Юность Лагардера - [9]

— Увы, со вчерашнего дня он покоится под одной из плит собора святого Павла… Наипредусмотрительнейший из отцов, он спешно вызвал меня к себе, когда понял, что жить ему осталось недолго. И в первую же ночь после моего приезда в Гвасталлу его сразил апоплексический удар. Слава небесам, в своей печали я утешен хоть тем, что отец успел поведать мне о том, что заботило его перед смертью, и в частности, о справедливых притязаниях вашей светлости…

Щеки герцога порозовели:

— То, чем издавна владели Гонзага, — заявил он, — обязано остаться у них!

— Вне всякого сомнения, — согласился Пейроль. С этой минуты высокомерного Карла-Фердинанда как подменили. Видя, что Пейроль-младший готов служить его интересам, герцог встал, направился к торопливо вскочившему юноше и ласково протянул ему руку.

— В лице вашего отца, друг мой, — произнес он с чувством, — я потерял надежного союзника. Но мне кажется, что вы, несмотря на свою молодость, а может быть, как раз благодаря ей, не только замените, но и превзойдете его. Не правда ли?

— Конечно, государь, — ответил без ложной скромности Пейроль, — а как же иначе?

С этими словами он закрыл окно, проверил, нет ли кого за дверными портьерами, затем приблизился к Карлу-Фердинанду и прошептал:

— Герцог Гвасталльский угасает. И месяца не пройдет, как он успокоится в соборе Санта-Кроче. Времени осталось немного, так что нам следует поторопиться. Мой отец кое-чего не предусмотрел. Так позвольте мне, государь, изложить, что надумал я.

III СЧАСТЛИВОЕ СЕМЕЙСТВО

Русло реки Гав-де-По выше Лурда окаймляют вначале пологие холмы, между которыми тянется Лаве-данская долина, от места же, где Гав сливается с Кот-ре, начинаются крутые горы. Иные из них достигают трех тысяч метров, и их вершины, покрытые вечными снегами, купаются в лазури.

На границе этих двух местностей, там, где равнину сменяют горы, находится Аржелес-Газо.

В те времена, о которых мы повествуем, Аржелес представлял собой настоящую глухомань — едва ли не край света.

Подобные уединенные утолки земли словно созданы для влюбленных. Что бы там ни говорили, истинное счастье способны познать только несуетные люди. Надо уметь довольствоваться малым, пить лишь ключевую воду и жить одной любовью — и тогда вам откроется настоящее блаженство.

Именно любовью и жили в Аржелесе Рене де Лагардер и его жена; пища их была скудной, и одного только было на их столе всегда вдоволь: жареных каштанов.

Да и как еще, если не по любви, тут оказалась бы молодая красавица-итальянка знатного происхождения? Дория Гонзага Гвасталльская провела детство и юность среди роскоши, окруженная толпой слуг. Нарядам ее позавидовали бы германская императрица и венгерская королева! Она пила из драгоценных кубков и ездила на породистых лошадях. Ей кланялись кардиналы и благороднейшие вельможи почтили бы за великое счастье получить ее руку.

И вот она поселилась в родовой усадьбе Лагардеров. Это было провинциальное жилище без всяких претензий: только башня и голубятня говорили о том, что оно дворянское. Дом был выстроен из золотистого туфа; по стенам к черепичной крыше тянулся вверх виноград, а вокруг благоухали кусты жимолости и жасмина. В ясные дни дом был весь залит солнцем, из окон же открывался то возвышенный, то печальный — смотря по времени года — вид.

Счастливо текла здесь жизнь госпожи де Лагардер. Радостная, беззаботная, она вполне довольствовалась властью над двумя служанками-беарнезками[11], преданной горничной Сюзон Бернар и тремя лакеями, которые помогали и в доме, и в поле и были на посылках. Мало было надо, чтобы блистательная дочь герцога Гвасталльского весь день пела от счастья: лишь бы муж утром обнял ее и в восторге прошептал:

— Дория, Дория, золотая моя!

Любовь словно птица: витает там, где захочет. Рене де Лагардер, едва представ перед красавицей герцогской дочерью, сразу же завоевал ее сердце.

Это был настоящий гасконский дворянин: стройный, крепкого телосложения, с голубыми, отливающими сталью глазами. Красотою он мог бы сравниться, а то и поспорить с дворянами Италии. Ибо в его облике не было ни намека на их изнеженность, женственность: одно лишь мужественное французское изящество, каким был так славен король Генрих IV. Не это ли пленило Дорию? Как знать… Истинные влюбленные не способны объяснить, за что они любят.

После свадьбы, покидая вместе со своей женой герцогский дворец в Гвасталле, Рене мог сказать, подобно завоевателю Галлии: «Пришел, увидел, победил». Был миг, когда безмерность счастья даже испугала его. Вдруг, думал он, жена, пожертвовавшая для него всем, в конце концов не выдержит однообразия деревенской жизни и затоскует в глуши? Но Дория только посмеялась над его опасениями и развеяла их, решительно объявив:

— Хоть на край света, где ни души вокруг, — лишь бы с тобой, саго mio![12]

Время оказалось не властно над этими словами. Дория наслаждалась обществом своего мужа и забыла ради него весь мир.

Однажды, вскоре после приезда в Аржелес, Рене де Лагардер, в который уже раз любуясь своей женой, нежно спросил ее:

— Хочешь, отправимся зимой в Версаль? Это будет чудесная поездка! Неужели ты не мечтаешь блеснуть при французском дворе? Твое происхождение позволяет тебе рассчитывать на достойный прием — да и мы, Лагардеры, издавна обладаем привилегией сидеть в карете короля! Ты не знала об этом? Правда, титулов нам даровано не было, однако род наш очень древний и дал Франции немало славных рыцарей. К тому же я служил в мушкетерской роте господина д'Артаньяна.