На одной из площадей славного города Бургоса, являющегося, как известно, родиной Сида, толпа зевак окружила двух девушек.
Одна из них танцевала фанданго. Ее искусство вызывало восхищение не только столпившихся вокруг зрителей: погонщиков мулов, разносчиков воды и дуэний, – окна губернаторского дворца были распахнуты настежь, и сидящие возле них сеньориты, забыв о веерах, предназначенных для того, чтобы скрывать от нескромных взоров хорошенькие личики, бурно аплодировали юной танцовщице и бросали ей серебряные монеты.
В Бургосе любят музыку, будь то звуки тамбурина или перезвон колоколов. Каждый житель города с молоком матери впитывает чеканные строки поэмы о Сиде и на всю жизнь сохраняет пристрастие к поэзии. Однако звон шпаг, нередко раздающийся на узких городских улочках, не привлекает внимания муз. Эти своевольные особы предпочитают черпать вдохновение в иных звуках: в стуке кастаньет, в звоне золотых монет либо же в колокольном звоне, с утра до вечера разносящемся над городом. Ни в одном другом месте Испании колокола не звенят так часто, как в Бургосе.
Девушки, собравшие вокруг себя толпу зрителей, были совершенно не похожи друг на друга. Та, которая танцевала, была брюнетка, гибкая и тонкая, словно тростинка, с пунцовыми губками и блестящими глазами. Когда же она смеялась, смех ее звучал глухо и отрывисто, словно щелканье бича.
Ее подруга была блондинка, бледная, с потухшим взором. Она явно стеснялась внимания зрителей. Их любопытство причиняло ей видимое страдание, угнетало, а возможно, и оскорбляло. Лицо ее выражало одновременно отвращение и испуг. Подбирая брошенные монетки, она не благодарила тех, кто их давал, как это обычно делают уличные танцовщицы. И, тем не менее, именно к ней были обращены сочувственные взгляды, ибо все видели, как она страдает, и понимали, что в этом представлении ей досталась тяжкая роль мученицы.
Интересно, по каким дорогам ехал сейчас маленький маркиз де Шаверни? Вряд ли бы он обрадовался, узнав в брюнетке донью Крус.
Донья Крус, а вы уже, конечно, поняли, что танцевала именно она, то и дело вскидывала свою прекрасную обнаженную руку, державшую тамбурин, увешанный колокольчиками, и легко перебирала стройными загорелыми ножками. При этом добропорядочные обыватели Бургоса, равно как и бродяги, коими изобилуют города Испании, могли любоваться еще и сверкающими белыми зубами и упругой грудью молоденькой цыганки. Однако душа ее, словно душа христианской мученицы, была погружена в неизбывную печаль.
Белокурая красавица, неохотно склонившаяся к земле, чтобы подобрать несколько мараведи,[1] была Аврора де Невер!
Как попала она сюда, почему оказалась вместе с доньей Крус на этой площади, отчего обе они едва ли не вынуждены просить милостыню?
Впрочем, разве можно ответить на вопрос, откуда на свете столько несчастных и сирых?
…Очутившись, наконец, в скромной гостинице, где девушки сняли комнату, Флор презрительно швырнула в угол свой тамбурин. Он перестал быть для нее источником волшебной музыки, под звуки которой она некогда с таким упоением танцевала на Пласа Санта в Мадриде: нынче он превратился в настоящее орудие пытки, преумножающее их страдания. Мужественная цыганка не сумела скрыть от подруги свою усталость и отчаяние, однако, заметив, как омрачилось чело Авроры, поспешила взять себя в руки: она не имела права на слабость.
– Посчитай-ка нашу выручку, – произнесла донья Круус с наигранной улыбкой. – Похоже, сегодня мы разбогатели!
С тем же отвращением, с каким Флор только что отшвырнула тамбурин, Аврора де Невер высыпала на стол монеты, обжигавшие ей руки: там были мараведи, довольно много серебряных песет и даже одинокий золотой дублон.
– Не надо пренебрегать этими деньгами, – строго сказала цыганка. – Они могут нас спасти.
– Разве они сильнее наших возлюбленных? – прошептала Аврора.
– Нет, но с их помощью мы сможем отыскать их или хотя бы добраться до французской границы.
– До границы? И когда же мы там окажемся?
– Если ничего не случится, то завтра. Жаль только, что мы не встретились с бедной Марикитой; она собиралась проводить нас.
– Она обещала найти Лагардера: время идет, а Анри все нет и нет! Она обещала известить господина де Шаверни: мы до сих пор не дождались маркиза… Правда, она подготовила наш побег, но почему в последний момент она отказалась сопровождать нас? Ведь мы обо всем договорились!
Донья Крус изменилась в лице.
– Горе сделало тебя несправедливой, – покачала она головой. – Как знать, может, Мариките еще хуже, чем нам? Может, она ранена?
– Ранена?
– Да. Ведь когда рухнула башня, она еще не успела выбраться из подземелья; наверное, обломки засыпали ее, и она оказалась погребенной заживо… Боже, неужели пока я пела, бедная Марикита умирала, шепча в предсмертном бреду наши имена?
На глаза доньи Крус навернулись слезы: если несчастье и впрямь произошло, они никогда уже не смогут отплатить подруге за ее беззаветную преданность.
– Погребена заживо?! – в ужасе воскликнула мадемуазель де Невер. – О, не говори так, Флор, замолчи!.. Я этого не переживу!.. Поклянись мне, что это не так, что ты просто решила наказать меня за мои необдуманные слова…
