Юность - [21]

— Что за тон? Я вас не понимаю.

— Сейчас поймете. Без предисловий. Я все знаю про вашу связь с Иваном. Я сам видел недели две назад в ванной комнате.

— Вы с ума сошли?

— Не знаю, кто из нас. Только знаете, если вы будете жаловаться на Ивана мужу и подтвердите ту гнусную историю о насилии, которую вы экспромтом придумали, когда я вас застал с ним, я буду свидетелем ваших приставаний и к денщику Ивану и ко мне. Помните, что я не оставлю этого. Если понадобится, я подниму на ноги весь город, буду писать в газетах, но я не позволю издеваться над человеком…

— Как вам не стыдно? Заодно с этим хамом, негодяем. Я, которая полюбила вас бескорыстно, я доверилась вам, а вы… вы хотите меня предать. Вы — благородный человек, студент, и вдруг…

— Я не собираюсь вас предать. Я только прошу вас не выдумывать на Ивана всякий вздор. Вы понимаете, что если вы его оклевещите, ему грозит суд, арестантское отделение. За что же?

— Борис, милый, я не собираюсь на него жаловаться. Я его прощаю.

— Захочет ли он вас простить?

Зинаида Николаевна заплакала.

— За что? За что это? О, Боже мой, за что? Борис, милый, вы значит, меня не любите?

— Я презираю вас.

— О-о-о… Вы это вспомните. Уходите. Уходите.

Уже рассветало. В комнате Кирилла было душно. Пахло лекарствами. Сквозь тяжелую занавеску пробивались бледные нежные лучи. В кресле сидел Боря. Вокруг глаз темные круги. Голова ныла. Целую ночь он не спал. Было мучительно больно, обидно. Вспоминалась эта кошмарная ночь. Чем все это кончиться? Бледное, нежное лицо Кирилла было недвижно, мертвенно. Боря смотрел на это безжизненное лицо, и ему казалось, что лицо это его, и что он в гробу, и горят свечи восковые. Жутко. Он вздрагивал и открывал глаза. Что это сон? Или галлюцинации? Он ненавидел себя. За свою слабость, за низость. Вспомнилось широкое, румяное лицо. Струйки крови на бронзовом теле. И по ассоциации другое лицо, которого он никогда не видел, но которое живо представлял. Снег белый и капли крови. Лицо синее. А рядом Траферетов с ружьем. И потом все исчезало и опять вырисовывалось румяное лицо. Понял ли он? И если да, то, как это мучительно и горько. Но ведь Боря спас его, заступился за него и теперь Зинаида Николаевна ничего не посмеет сделать с ним. Это хороший поступок и этим заглаживается все. И Боря вспоминал эти минуты, когда под видом внезапного порыва жалости он наслаждался этой близостью к Ивану этим полуобладанием… И было особенно остро стыдно, что не было прямого, открытого требования, а была замаскированная тайность.

Кирилл открыл глаза.

— Пить.

И Боря забыл обо всем. Он кинулся к графину, налил стакан и заботливо поднес мальчику.

— Бедный, бедный!

Он гладил Кирилла по голове с особенной целомудренной нежностью, и в этом чувстве находил успокоение.

Потянулись жуткие, длинные дни. Приехал Владимир Акимович. Зинаида Николаевна была молчалива, Лиза не капризничала, боязливо прижимаясь к матери. Кирилл медленно поправлялся после тяжелой болезни. Его посещал только Боря. Иван был спокоен и тих. Боря ходил на почту, получал письма от Василия, но в них не было той теплой ласки и любви, которой ждал Боря. Письма были всегда деловые, суховатые: «Сегодня приехала сестра. Ищет работы. Пока без места. На моей шее». «В городе пыльно, жарко, мне нездоровится». «Деньги получил. Концы с концами все-таки не удастся свести. Долги». И все в этом роде, серое, скучное. О любви, о прошлом ни слова. И чем суше были письма, тем безумнее в душе Бори загоралось желание видеть друга, обнимать его и наслаждаться его близостью. О невольной измене «в тот вечер» он старался не думать. Было грустно и жутко.

«Вышли сто. Крайне необходимо». — Боря мял в руке телеграмму и бессмысленно улыбался. Сто, сто. Казалось, что вот он проснется, и как будто ничего не было. Но он не просыпался. Его грубо толкнули.

— Послушайте, господин, вы получили письмо, так дайте другим получить.

Какая-то полная до чрезмерности дама, затянутая в черное шелковое платье басила:

— Будьте любезны: до востребования «Фиалки».

В голове одна мысль, откуда достану? И как он не поймет, что у меня нет денег? Но достать надо. Почему, зачем «надо», он себе не объяснял. Это была аксиома, которая не требовала доказательств. Надо. И все.

Был прохладный вечер. Уже чувствовалось приближающаяся осень, и в воздухе было особенно грустно и прозрачно. Море было как каменное. Недружелюбное такое. Когда Боря возвращался домой по пляжу, к нему вдруг подошел какой-то господин неопределенного возраста, скорее старик. Но когда он взглянул в его глаза, удивился молодому блеску.

— Вы репетитор Кирилла?

— Да.

— Борис Арнольдович?

— Да, — Боря отвечал машинально. Он думал о своем, и был несколько ошеломлен вопросами незнакомца.

— Фамилию вы мою не знаете, но обо мне вам говорил Кирюша.

Боря молчал.

— Не вспомните? О священнике.

— Ах, да, да.

— Бывший священник Дмитриев.

— Ах, очень, очень приятно, очень приятно, — это вырвалось искренне и не официально.

— Я вас знаю давно. И видел вас часто. Кирюша вас хвалил.

— Кирюша такой добрый. Он всех расхвалит.

(Пауза.)

— Мы собирались к вам.

— Да, я просил прийти с вами, но теперь…