Юность грозовая - [15]

— Ты что ж, голубушка, решила зимой подыхать? Или думаешь наш кусок доедать? Слава богу, выросла, пора самой о себе думать.

Таня дрогнувшим голосом тихо пробормотала:

— Не могу я, не могу, тетя.

— Ишь ты, не могу! — вскипела хозяйка. — Ослепла, что ли? На земле творится такая неразбериха. Суд страшной свалился на головы людей, немногие спасутся от него. «Не могу». Подохнешь, как курица!

Всю ночь Таня проплакала, а наутро приехала на ток бледной, как будто перенесла тяжелую болезнь.

День прошел как во сне. Под вечер, дождавшись, когда все ушли домой, а сторож, дед Матвей, стал готовить себе ужин в полевом вагончике, она достала из-за пазухи холщовую сумочку и с минуту смотрела на нее, будто не знала, для чего эта вещь в ее руках. Рядом возвышался большой ворох отсортированного за день зерна. Таня опустила в пшеницу руку, и зерно потекло между пальцами теплой струйкой.

И в тот момент, когда она наклонилась, чтобы насыпать в сумку зерна, вспомнила вдруг, как еще в пятом классе один мальчишка украл у товарища альбом с разноцветными марками и как потом все с возмущением говорили об этом на пионерском сборе. «Нет, ни за что, не буду!» — прошептала она и, осмотревшись по сторонам, швырнула в жнивье пустую сумку.

Она легко вздохнула и не спеша направилась домой. «Если опять начнут заставлять, уйду от них, — твердо решила она. — Буду ночевать на току. Сейчас тепло, а там видно будет. Попрошусь к кому-нибудь на квартиру». Едва Таня переступила порог, хозяйка смерила ее недобрым взглядом, догадавшись, что она снова вернулась ни с чем.

— Весь день искала сумку, а потом вспомнила, что отдала ее тебе. Где она?

— Я потеряла ее, — глухо ответила Таня. — Где-то положила…

— Как потеряла? — Холодова всплеснула руками, потом с необычной проворностью подскочила к племяннице, схватила ее за рукав кофточки и, заглядывая в лицо, крикнула: — Врешь! Я же по глазам вижу, что врешь!

Таня вырвалась, испуганно попятилась к двери.

— И за что меня господь наказывает! — с отчаянием запричитала Холодова. — Последнее добро растаскивают! Воспитают же таких детей: ни богу свечка ни черту кочерга! Посмотрела бы на тебя покойница мать. Конечно, ей что: оставила чадо людям на муку… У других дети как дети, а тут… На шее висит да еще и разоряет.

— Не трожьте маму! — глотая слезы, крикнула Таня. — Вы, вы…

Она выбежала во двор и, прижавшись щекой к шершавой двери холодовского амбара, горько заплакала.

К ужину ее не пригласили. А утром Таня слышала, как тетка жаловалась возвратившемуся из ночного Холодову:

— Не токмо зерна, сумку не принесла. Говорит, потеряла. А сумка-то совсем новенькая. Как душа чуяла — не хотела давать ей. Степке приспособила похуже, думала: свой, обойдется. Вот еще послал бог на нашу шею.

Бросив у порога плащ, Холодов пригладил ладонью волосы, прошел к столу и как-то суетливо перекрестился. Жена подала ломоть хлеба и поставила перед ним кружку молока. Он залпом осушил ее, достал засаленный кисет, закурил и строго промолвил:

— Ты оставь ее в покое. Придет время, я поговорю с ней иначе.

8

Таня не пошла домой, осталась ночевать на току.

— Устала я, дедушка, — как-то виновато сказала она сторожу. — Утром рано вставать, просплю еще.

— Оно так и есть, — согласился дед Матвей. — Годы-то молодые, зори сладкие. А тут, на воздухе — наслаждение. Отдыхай, милая.

Он приветливо кивнул ей и, шаркая по утрамбованной земле чириками, направился к молотилке. А через минуту его хриплый кашель слышался уже возле сортировок.

Тане не страшно было, ночевать в степи. Она бросила на пахучую солому заштопанный пиджачок и, заложив руки за голову, смотрела в густо-синее небо.

Где-то рядом, наверное в жнивье, заглушая перепелиные призывы, какая-то птица настойчиво выводила: «жи-ить», «жи-ить». На все лады сыпали трели неугомонные кузнечики. Ветерок шуршал в неулегшейся за день соломе.

Утром, увидев Таню на току, Миша, робея, подошел к ней.

— А ты уже здесь? Когда же успела?

— Я ине уходила, — ответила девушка и, улыбаясь, показала на стог соломы. — Вон там у меня кровать, мягкая, удобная.

— Не боялась?

— Я же не одна была, дедушка Матвей сторожил меня. — Таня помолчала и грустно добавила: — Вот только самолеты все летали. Наверно, бомбили где-нибудь.

— Не знаю, — тихо ответил Миша. — По радио передавали, что фрицы вышли к Дону.

— А это далеко отсюда, Миша? — В глазах девушки появился испуг, казалось, услышав ответ, она сейчас же бросится бежать.

— Не очень далеко, — неуверенно проговорил Миша и, помедлив, со вздохом добавил: — А у нас там где-то отец.

Они замолчали, но тут Таню окликнули женщины, собравшиеся в кружок возле сортировки, и она ушла.

Поздно вечером, когда Миша с Лукичом привезли на ток последний воз, там уже никого не было.

— Все ушли? — спросил Миша сторожа, надеясь услышать от него о Тане. — Скучно, наверно, дедушка, одному?

— Да разве я тут один? — усмехнулся в бороду дед Матвей. — Послушал бы, сколько в степи разных голосов ночью, чисто концерт. Ведь вот живешь, а не замечаешь такой прелести.

«Я его про одно, а он мне про другое, — недовольно подумал Миша. — Выходит, ушла Таня домой».