Юноша - [91]

— Мало! Для меня это все!..

Накануне Мишиной выставки в Москву приехала Аделаида. Она получила командировку в Москву за ударную работу. Аделаида привезла письмо от Елены Викторовны. Мама писала, чтоб он устроил Аделаиду у себя, помог ей достать билеты в театр и вообще показал бы Москву. «Только этого мне не хватало», — подумал раздраженно Миша. И с досадой обратил внимание на то, что вещи Аделаиды были уложены в мамином чемодане…

Аделаида в Мишиных услугах абсолютно не нуждалась. Ей нужен был только ночлег, так как достать номер в гостинице было невозможно. Она уходила с утра и приходила ночью, после театра. Не было дня, чтоб она не пошла в театр. Между прочим Миша за все время своего пребывания в Москве был только два раза в театре… Аделаида осматривала Мавзолей Ленина, ходила по картинным галереям, побывала в Музее революции, в планетарии. Она от всего приходила в восторг. Миша заметил, что она совсем не постарела. И удивлялся — откуда у нее столько энергии! «Вот тоже к разговору, что молодость социальна», — думал он с усмешкой, разглядывая соломенные ресницы Аделаиды и ее гладкие прямые волосы.

Она рассказала, что Елену Викторовну приняли в партию.

— Ее спрашивали про тебя.

— Что ж про меня спрашивали?

— Вот как это случилось, что сына исключили из комсомола, — сказала с некоторым превосходством Аделаида. — И про то спрашивали, как стрелялся. Все-таки мать должна была знать, — объяснила она правильность такого вопроса. — Пришлось покраснеть Елене Викторовне… Ну, а как у тебя с комсомолом? Не думаешь? Или не принимают?

Миша посмотрел на Аделаиду злобно.

— Думаю, — сказал он мрачно.

Теперь он боялся, как бы Аделаида не рассказала о том, что он стрелялся, Нине, с которой она успела подружиться и даже ходила осматривать ситценабивную фабрику. Он ни на минуту не оставлял их вдвоем.

В отсутствие Аделаиды Миша ее высмеивал в глазах Нины. Нина выслушивала это неодобрительно и замечала:

— В вас много пингвинизма. Это нехорошо, Миша.

На выставку своих картин он позвал и Аделаиду. Она вечером уезжала, и ему хотелось, чтобы, во-первых, посмотрела сама выставку, во-вторых, рассказала бы об этом дома. В день открытия выставки большей частью были художники и теоретики этого дела. Здесь был и Борис Фитингоф, и Женя, и Синеоков, и Владыкин. Они пробыли очень недолго и ушли… Картины, очевидно, интересовали, судя по тому, что возле них останавливались и громко выражали мнение. Мнения были не совсем лестные для Миши. У картины «Первый звонок», вокруг которой толпилось больше всего народу, шли ожесточенные споры. Кто-то доказывал, что вовсе не так надо было «дать» Свердлова. Его надо было поднять! Больше пафоса.

Аделаида тоже вмешалась в разговор и сказала, что она читала о том, как товарищ Свердлов открыл Учредительное собрание, ей представлялся товарищ Свердлов гораздо красивей, а председатель отвратительней.

— Ну да, — поддержал ее кто-то, — надо было председателя снизить…

У других Мишиных работ тоже велись нелестные для него разговоры. Почему нет производственной тематики? Излишний психологизм…

«Ничего не поняли, — думал в отчаянии Михаил. — И зачем я согласился устроить выставку?..»

Вечером он с огорчением говорил об этом Нине:

— Конечно, когда разные Аделаиды вмешиваются в живопись! Что они понимают? Есть арифметика, и есть высшая математика… Они еще не дошли до высшей математики.

— Ну знаете, Миша, — рассердилась Нина, — такое барское отношение к зрителям по меньшей мере отвратительно… Это в вас говорит старое, буржуазное. Пошло так рассуждать. И откуда это в вас? Хотя, — прибавила она спокойней и задумчивей, — пошлость живуча, как спирохета: проклятие ее еще лежит на детях и внуках… В вас очень много от старого, Миша. И в ваших работах это тоже есть, — сказала Нина, хотя Мишины картины ей очень нравились. — Надо это изживать…

Михаил сидел подавленный. Ему казалось, что он никогда не будет главным и Нина никогда его не полюбит.

После выставки появилось несколько статей о художнике Колче. В одной статье Дмитрий Синеоков, который незадолго до выставки хвалил «молодого талантливого художника Колче», сейчас писал о «реакционности палитры» Михаила, о «неустойчивости мировоззрения» и «плохом выборе тематики».

— Я теперь с этими прохвостами, Синеоковым и Фитингофом, раскланиваться не буду, — говорил Миша. — Ведь мне они говорили совсем другое… Я с ними раскланиваться не буду.

— Надо отбиваться… — ответила Нина. — В вашем творчестве есть передовые тенденции, есть и отсталые. Критика все это должна выявить, чтоб помочь ухватиться вам за эти передовые тенденции… Надо отбиваться, Миша. А это глупо: «Не буду раскланиваться». Ну им плевать. Надо драться, только тогда сможем очистить искусство и жизнь от лакеев, от приспособленцев Синеоковых. Это дело не только личного масштаба, это в общих интересах…

В газете, в отделе «Хроника», петитом было напечатано, что в связи с назначением А. В. Праскухина начальником строительства «Книга — массам!» он отзывается из Ковно.

Это было для Миши неожиданно и немного тревожно.

Когда Борис Фитингоф прочел эту заметку, он неприятно поморщился.