Юноша - [76]

— Нет. Они мне не нравятся. Я их наблюдала. Они все ходят в сапогах и сморкаются в кулак. И потом мне вообще писатели не нравятся. Скажите, Дмитрий, — спросила она деловито, — кто из художников ныне в славе? Только без дураков! Кого вы сейчас считаете лучшим художником?

— Лучшим художником? Пожалуй, Владимира Владыкина, — ответил Синеоков.

— Владимир Владыкин, — повторила Онегина. — Это неплохо звучит. Владимир Владыкин. Приведите его ко мне.

— Только он женат.

— Тем лучше, — заметила Ирина Сергеевна. — Борьба страстей. Соперница. Ревность. Я давно этого не переживала — ни в современных пьесах, ни в жизни…

Где работала Женя Фитингоф и что она делала, толком никто не знал. Нина у нее несколько раз спрашивала:

— Где ты работаешь? Что ты делаешь?

— Масса работы, — отвечала та поспешно. — Я так загружена. Я так занята. Понимаешь, ничего не успеваю делать — так перегружена. Я с утра еще ничего не ела. И вчера то же самое. Легла спать в третьем часу. Жду не дождусь лета, чтоб уехать в дом отдыха и собраться с мыслями. Прямо сваливаюсь с ног…

Она так быстро говорила, что сама плохо понимала смысл своей речи. Слушатели совсем ничего не понимали. При этом деликатные слушатели разглядывали ее миловидное лицо, шмыгающие коричневые глазки, молча во всем с ней соглашались и старались не возражать, лишь бы скорей уйти… Чем быстрей она говорила, тем быстрей шмыгали глазки, словно зрительный аппарат выполнял еще роль счетчика и отсчитывал количество слов, выпускаемых механизмом, Женей Фитингоф. Грубые слушатели долго говорить ей не давали.

— Все это чепуха, — обрывали они ее.

— Дайте до конца высказаться, — умоляла она. — Тогда вам станет доступна моя основная мысль.

Но грубые слушатели, зная, что никакой мысли там нет, холодно прощались и уходили…

Женя Фитингоф. Ее имя никогда не произносили отдельно от фамилии.

Она была искренне уверена, что ей удалось во многом убедить Синеокова. И когда появилась статья Дмитрия, в которой он совершенно противоположно писал о том, что так долго и бурно защищал во весь период нэпа, Женя Фитингоф приписала это своему влиянию. А также подумала, что, кроме силы убеждений, немалую роль сыграли и ее женские чары. В этом она окончательно убедилась, когда Синеоков предложил ей выйти за него замуж. Она согласилась, поставив условием, что будут жить не в одной квартире, а в разных комнатах, так, как жили до сих пор. Женя Фитингоф полагала, что этим самым она вносит передовые элементы в брачную жизнь всего Союза. Дмитрий охотно принял это предложение.

— Синеоков, — говорила она всем своим знакомым, — меня поражает…

Она никогда не называла его по имени, очевидно, считая, что в этом тоже есть какие-то передовые элементы нового быта.

— Синеокову не хватает аналитического подхода к вещам. При его культуре, если он усвоит как следует диалектический материализм, он пойдет далеко вперед. Мы с ним вместе прорабатываем диамат…

В своем дневнике, который Дмитрий вел изо дня в день известным одному ему шифром, он записал: «Сожительствую с Женей Фитингоф. Глупа. Болтлива. Кожа, как наждачная бумага».

Синеоков надеялся на лучшие времена, когда можно будет опубликовать дневник. У него в комнате висел портрет Анри Бейля… В дневнике была такая запись: «Борис, брат Жени, в достаточной мере противен. Но ловкач».

Онегина ждала Владыкина. Она перебирала в памяти все игранные ею женские роли и никак не могла найти подходящей для встречи Владимира.

«А может быть, — думала Ирина Сергеевна, — на этот раз никого не играть? Может быть, Владыкин — мое последнее пристанище. Возможно, это то, что ты так долго искала. Твое счастье… Ты будешь любить и будешь любима».

В темно-малиновом бархатном платье с кружевным воротником Онегина встретила Владыкина мягкой улыбкой и антрацитовым блеском черных глаз.

6

Вот уже несколько дней у Миши замечательно бодрое настроение. «Я вступил в полосу везения. Теперь пойдут удачи…» Особенных причин для такого оптимизма не было. Из двадцати рисунков, предложенных им в журналы, приняли только три. Правда, хвалили, выдали аванс, но сказали, что рисунки малоактуальны и непонятны массовому читателю.

О зачислении в университет ранее будущей осени нечего было и думать. Декан физико-математического факультета внимательно выслушал Мишу, но никак не мог понять, почему в отношении Колче надо нарушать правила приема.

— Желающих поступить очень много. Мы ни для кого не делаем исключения. В будущем году, на общих основаниях — милости просим.

Откуда же этот ликующий оптимизм? Откуда эти флейты и валторны? Задуманная картина. Вот что гремело оркестром и создавало впечатление огромной удачи. Он напишет, как Яков Свердлов, решительным движением отстранив председателя Учредительного собрания, взялся за колокольчик. «Первый звонок» — так Миша назовет картину. Это осмысленное название. Первый звонок диктатуры пролетариата. Для Миши это название имело еще свой смысл. Он всегда, начиная новую картину, считал все написанное им до сих пор ученическими упражнениями, а вот сейчас будет настоящее, зрелое. «Мой первый звонок в искусстве». Десятки деталей и подробностей возникали в голове. Колокольчик сиял блеском молодого месяца. Флагом восстаний алел отворот кожаной тужурки Свердлова. «Ну, полный чекист!..» В председателе он изобразит всю подлость, все лицемерие, всю ложь уходящего мира. Неизбежный закат и вместе с тем сопротивление и ненависть. Этот страшный мир… Они б отрубили голову Марксу… Застрелили б Энгельса… Председатель — это тот страшный мир… Сопротивление, ненависть и неизбежный закат… Хотелось немедленно приступить к работе. «Спокойней, Миша, спокойней!» — сдерживал он себя.