Юная грешница - [2]

Затем она наклонилась и заглянула в лежащий у меня на коленях альбом.

— О, я и не знала, что он еще цел. Я перевела взгляд со снимка, на котором была запечатлена симпатичная улыбающаяся девушка с огромными счастливыми серыми глазами, на худое лицо над моим плечом. Нос мамы обострился, а в уголках глаз появился миллион морщинок. Рот тоже стал другим, рука, лежащая у меня на плече, была костлявой, с короткими, покусанными ногтями. Ее голос казался таким же хрупким, как и тело. Я опять посмотрела на пышущую здоровьем и счастьем фотографию, затем на склонившуюся над ней реальность, и заплакала.

Я так и не рассказала маме о причине моих слез, но, думаю, она догадалась сама. Во всяком случае, мама взяла альбом, оставила меня плачущей, и с тех пор я больше никогда его не видела. Наверное, она просто выбросила старые снимки.

С тех пор я старалась не смотреть на нее. Довольно странно, но я стала избегать маму, а когда видела ее, то одновременно чувствовала бешеную злобу и грусть. Я могла закричать или даже дать ей пощечину. У нас с ней никогда не было много общего, но раньше я никогда не грубила, а теперь стала уклоняться от разговоров с ней. Позже мы до возвращения с работы Эллиота начали бродить вокруг дома, словно две балерины, боящиеся столкнуться в центре сцены. Лицо мамы, походка, стоптанные тапочки — я не выносила их… или ее.

Всякий раз глядя на отчима, я понимала, что это его вина. В некотором смысле он убивал ее. Все это было ужасно, но мама ни о чем не задумывалась. А если бы и задумалась, то ничего не предприняла бы, поскольку давно свыклась с такой жизнью.

Она просто пялилась в свой телевизор, слушала радио и жила в собственном сером, тусклом мире так далеко за границами отчаяния, что, возможно, даже была счастлива — не знаю, я не психолог. Иногда по ночам я плакала по ней — по той маме, которой она когда-то была: горькие слезы, которые приносили мне страдания и текли по лицу, словно кровь.

Наконец я вырвалась из своего счастливого дома. Мама вяло помахала мне рукой, и я хлопнула дверью, оставив за ней отглаженные брюки Эллиота, его модную трубку, белую рубашку с расстегнутым воротом и его аккуратный, ужасный мозг. Глубоко вдохнув теплый воздух, я забралась в машину.

— Ты напрасно тратишь свое время, — сказал Рэй. Он покраснел, и я прекрасно заметила это.

— Мне нужно было поговорить с родителями.

— Гм, — Рэй нажал на педаль, и мы рванули с места. Гравий полетел из-под колес. Если бы кто-нибудь другой повредил выровненную дорожку Эллиота, он вышел бы из себя, но сейчас ничего не сделал.

— Куда мы едем? — поинтересовалась я. Рэй любил во время свиданий брать инициативу на себя. Он никогда не говорит, что запланировал. Настоящий мужчина.

— Увидишь.

— Я не могу выезжать из Моронвилла, — сказала я (так в нашей компании называли Ширфул Вистас).

— А кто сказал, что мы поедем далеко? Мы повернули на главную улицу. Позади нас в лучах заходящего солнца светились ряды настоящих замков. Атмосфера Ширфул Вистас была уникальной. Район построили довольно оригинально, на месте гигантской свалки в часе езды от Нью-Йорка. Главной причиной появления сотен домов, находящихся слева от меня сейчас, когда мы неслись мимо основного здания Стил Индастриз, был гигантский металлургический завод, который зажигал вечерний воздух густым малиновым пламенем. Хотя он находился милях в трех от города, я могла чувствовать слабое громыхание его установок. Думаю, это просто постукивала мчавшаяся по дороге машина, но если вы большую часть времени ощущаете вибрацию, то через некоторое время привыкаете к ней, однако не забываете о ее существовании ни на минуту.

На заводе работает около трех тысяч человек, и он владеет Ширфул Вистас, в том или ином смысле.

Я никогда там не была, хотя хотела бы посмотреть, как выплавляют сталь. Но Эллиот все равно не разрешил бы. Ведь производство металла — грубый бизнес, а я дочь президента банка.

Рэй остановил автомобиль. Тормоза взвизгнули. Мы оказались перед заведением Энрико, местным центром красивой жизни. Здесь находился бар (в котором я никогда не была) и дешевый итальянский ресторанчик. Это единственное место для развлечений в городе, и кроме того в зале установлен музыкальный автомат. Хотя нельзя сказать, чтобы меня сюда очень влекло.

Мы вошли. Заведение оказалось довольно милым и многолюдным.

Мы присели за столик. Рэй заказал себе кубинский ром, а мне кока-колу. Тони принес бокалы и поставил перед Рэем еще две рюмки с чистым ромом. Выражение его лица не изменилось, когда содержимое одной из них оказалось в моем бокале.

Если бы он поднял шум, ему пришлось бы туго. Подростки поддерживали ресторанчик, и Тони знал это. Мы даже ели здесь их дешевые блюда.

Я огляделась. Наш столик находился на стороне ресторана. В баре сидели обычные случайные посетители, отделенные от нас шторами, сделанными из множества бусинок. Длинный зал, где мы сидели, был заполнен подростками. Музыкальный автомат трубил изо всех сил.

Восемь или десять пар танцевали (если можно назвать танцем публичный петинг). Рэй отхлебнул из своего бокала и взглянул на меня.