— Ты в этом уверена? — спросил я, хмурясь. Ее слова не слишком убедили меня.
— Да, конечно, — ответила она серьезно, кивая. — Это само собой разумеется. Ведь намного вероятнее, что каждую секунду образуются миллионы новых вселенных, чем предположение, что кошки не существует до тех пор, пока ты на нее не посмотришь. Это же основы перемещения во времени.
Я ничего не понял из ее объяснений, и она это знала. Она улыбнулась и пожала плечами, издав восхитительный скрип красной кожей.
— Ну, мне пора. Увидимся завтра.
— Хорошо, пока, — сказал я.
Я увидел, как она завернула за угол, и тут одна мысль пришла мне в голову.
Завтра?! Она же, наверное, имела в виду сегодняшний день!
Классическая сцена со шляпой. Вечный треугольник. Женщина должна выбирать между двумя хорошими мужчинами, и она должна выбрать не того. Они все это знают. И симпатизируют Богарту, который вынужден поставить свои обязанности выше собственных чувств.
— Ты должна выбрать.
Никогда прежде Хепберн не играла так хорошо, как в этой сцене. Этот потерянный взгляд темных глаз. Тревога и боль. Богарт, уставший от жизни, но все понимающий. Я сижу за своим столиком, пью свой «Джек Дэниелс».[11] Пьяница, не обращающий внимания на то, что происходит вокруг. Грант выглядит как победитель, не испытывающий радости от своей победы. Пиррова победа. Бамбуковая ширма стоит возле одного из столиков, скрывая сидящую за ним парочку слабоумных.
Моих рук дело.
Богарт стоит у двери. Возле вешалки для шляп.
— Черт. Не могу найти свою шляпу.
— Она висит возле двери, — кричит голос из-за ширмы.
— Андерсон!
Вы можете видеть удивление на моем лице, там, на экране.
Богарт настоящий профессионал. Он игнорирует голос. Грант стискивает зубы.
— Мы пришлем ее по почте, — говорит он.
— В этом нет нужды, — продолжает голос из-за ширмы. — Шляпа прямо рядом с ним. Отличная, коричневая, которую она купила ему на Майорке, помнишь? Прямо рядом с красным беретом моей жены.
Начинает звонить телефон. Я слишком шокирован, чтобы ответить. Богарт только что взял свою шляпу и собрался уходить с застывшим выражением лица. Сцена была уничтожена. Фильм был уничтожен. Андерсон за это заплатит.
Любой когда-либо снятый фильм демонстрируется каждый день. Каждая записанная песня проигрывается, каждая картина, каждая книга в той или иной степени задействованы в индустрии развлечений. Корпорации развлечений уверяют, что все они заложены в двадцатичетырехчасовую ежедневную ротацию в камерах развлечений. Все они. От гениальных до позорных. Вся культура последних двадцати столетий непрерывно транслируется на весь мир. И что, наш опыт стал богаче?
Нет. Нет, когда такие идиоты, как Андерсон, звонят мне посреди ночи и спрашивают: «Ну как, тебе понравилось? Полагаю, это придаст сцене больше… пикантности».
— Понравилось?! — кричу я в ответ. — Да ты уничтожил всю сцену! Ты лишил фильм смысла!
— Я сделал его лучше. Он нуждался в хорошем конце.
— Что? — выдавил я.
Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы ко мне вернулся голос, и затем начал очень терпеливо объяснять:
— Андерсон. Весь смысл фильма в том, что жизнь порой жестокая штука. Иногда даже правильное решение делает нас несчастными, но мы все равно принимаем его, потому что иначе и быть не может. Правильное решение. Фильм этот — девяносто блистательных минут взлетов и падений человека. И конец может быть только несчастливым.
— О нет, — энергично заявил Андерсон. — Нам всегда нужен хороший конец.
— Андерсон! — закричал я. — Ты самоуверенный идиот! Кто дал тебе право менять оригинальную идею?
— Да брось ты, — сказал Андерсон. — Это просто обязанность каждого современного художника делать прошлое лучше. Только путем постоянной переработки произведение искусства может в конечном итоге достичь совершенства. Ты думаешь, ты первый воспользовался «машиной времени»? Да они дают нам возможность приблизиться к совершенству даже после смерти творца. Приблизиться к совершенству с позиции современных взглядов, свободных от предрассудков и суеверий.
— Андерсон, что ты несешь?
— Я снова возвращаюсь к преобразованию «Голубой магнолии». И Эмеральд Рейнбоу со мной.
— Послушай… — крикнул я, но было уже поздно. Он повесил трубку.
Я схватился за голову. Сюзи с сочувствием погладила меня по плечу. Она сидела на моем диване уже более часа и ела арахис. «Машина времени» наготове.
«Голубую магнолию» показывали по каналу 17В в сорок шесть. Это было что-то невероятное.
— Ты должна выбрать.
Темные глаза Хепберн полны слез. Камера делает панорамирование…
Грант. Хепберн. Богарт. Я. Бамбуковая ширма, скрывающая двух шутов. Богарт у двери.
— Черт. Не могу найти свою шляпу.
— Она…
Хлоп. Это я за кадром ударил Андерсона.
— Мы пришлем ее по почте. — Кэри Грант, конечно же.
— Не уходи вот так. Я… я могу объяснить.
В карих глазах Хепберн слезы отчаяния. Она выглядит такой потерянной, такой неуверенной. Вероятно, она озадачена тем, что лабрадор Андерсона только что прошел по комнате, виляя хвостом.
— Не стоит, — говорит Богарт, пиная собаку. — Зачем что-то объяснять человеку, который уже не здесь?
За кадром слышится шум — это Эмеральд Рейнбоу ударила меня.
