Юлий Цезарь. В походах и битвах - [20]

Многие причины побуждали Цезаря вступиться за галлов и не позволять германцам притеснять их и водворяться в Галлии. Но в особенности он считал постыдным и для себя, и для республики и народа римского попустить, чтобы эдуи, издавна признанные друзьями и союзниками римлян, были порабощены германцами, и признавал опасным для римской политики, чтобы германцы водворялись в Галлии, ибо, покорив ее, они легко могли вторгнуться в римскую провинцию и потом в Италию. Сверх того просьба галлов вполне соответствовала, кажется, личным, тайным намерением и политике самого Цезаря, которые, как по всему заключить можно, клонились к тому, чтобы, изгнав гельветов и потом германцев из Галлии, склонить тем галлов на свою сторону и, пользуясь их междоусобиями, наконец их самих покорить власти римлян. А потому Цезарь, обещав галлам употребить все средства к их удовлетворению и успокоению, послал просить у Ариовиста личного свидания; но Ариовист гордо и дерзко отказал в том. Тогда Цезарь отправил к нему послов с просьбой не призывать более из-за Рейна в Галлию германцев, возвратить самому и позволить секванам отдать эдуям их заложников и, наконец, не причинять никакого вреда эдуям и их союзникам и не воевать с ними. В случае исполнения этого – объявлял Цезарь – Ариовист останется по прежнему другом и союзником римлян; в противном же случае Цезарь, в звании правителя римской провинции, будет обязан, на основании определения римского сената в 61 году, всячески защищать эдуев и других союзников римлян в Галлии. На это Ариовист гордо возразил, что он покорил эдуев силою оружия, что ни он римлянам, ни римляне ему не имеют никакого права предписывать, как поступать с покоренными народами, что он не возвратит эдуям их заложников, но и не будет воевать с ними, если только они будут исправно платить ему дань и исполнять другие, принятые ими на себя обязательства; в противном же случае звание союзников римлян не спасет их. Что же касалось угроз Цезаря, то Ариовист объявил, что не боится их, ибо еще никто дотоле не восставал против него войною без собственного для себя вреда и гибели, и что если Цезарь хочет измерить с ним свои силы, то испытает на себе, на что был способен храбрый, никем еще дотоле не побежденный народ, опытнейший в военном деле и уже 14 лет не знавший крова.

В одно время с этим гордым ответом Ариовиста к Цезарю прибыли послы эдуев и тревиров {тревиры обитали вокруг нынешнего Трира, на р. Мозеле, в прусской рейнской провинции} с жалобами, что прибывшее из-за Рейна германское племя гарудов разоряло земли эдуев, а 100 округов или кантонов свевов {правильнее – союз 100 германских племен под общим названием свевов} прибыли на правый берег Рейна и готовились переправиться в Галлию. Цезарь видел ясно, что медлить долее было нельзя и не должно, но необходимо было напасть на Ариовиста прежде, нежели он будет усилен свевами. А потому, запасшись сколько можно скорее продовольствием, он и двинулся усиленными переходами против Ариовиста. {Цезарь не означает, откуда и куда, но, вероятно, с границы земель эдуев и лингонов, чрез Арар, в средину земель секванов.}

По 3-дневном походе он узнал, что Ариовист со всеми своими силами шел к Везонцию на р. Дубисе {ныне Безансон (Besançоn), на р. Дуб (Doubs), в Франш-Контэ, в департаменте реки Дуб}, главному городу секванов, для завладения им. Везонций был весьма силен и местным положением, и укреплениями своими и заключал в себе большое количество всякого рода военных запасов. А потому он имел в настоящих обстоятельствах особенную в военном отношении важность и для Цезаря, и для Ариовиста, и Цезарь, положив во что бы то ни стало предупредить в нем Ариовиста, успел в том, следуя усиленными переходами днем и ночью, и, вступив беспрепятственно в Везонций, поставил в него гарнизон.

В Везонции он оставался несколько дней для устройства продовольствования армии, и в это время рассказы галлов и купцов об огромном росте, необычайной храбрости, искусстве в военном деле и страшном виде германцев распространили в целой армии Цезаревой внезапный и величайший страх. Прежде всех страху этому предались военные трибуны, префекты и все те, которые последовали из Рима за Цезарем из приязни к нему, но были изнежены жизнью в Риме, а опытности военной и неустрашимости, приобретаемым в лагерях, не имели. {Цезарь разумел здесь лица и чины, составлявшие главное управление, или, по-нынешнему, главный штаб армии.} Некоторые из них, под разными предлогами, даже просили себе отпусков, а другие впали в глубокую горесть, помышляли только о смерти, и все заняты были только составлением духовных завещаний. Мало-помалу страх распространился даже на самых старых и опытных воинов, центурионов и начальников конницы, которые, чтобы не подать подозрения в робости, говорили, будто страшатся не германцев, но трудных дорог, обширных и дремучих лесов и почти совершенной невозможности везти продовольствие. Многие из них даже объявили Цезарю, что, если он даст приказ к походу, войска не послушаются его.

Такая общая, необыкновенная трусость целой армии {по мнению Turpin de Crisse, она произошла единственно оттого, что Цезарь не занял войско учениями или работами, но оставил их в бездействии, которое повлекло за собою пустые толки и пустой страх. И в этом случае виною была также неопытность Цезаря. Должно, впрочем, заметить, что Цезарь в своих записках с намерением, кажется, распространяется о трусости своей армии, для того чтобы резче выставить собственную находчивость, силу своего красноречия и нравственное свое влияние} грозила чрезвычайною опасностью и могла бы иметь самые вредные, самые гибельные последствия, если бы Цезарь не сохранил всего присутствия духа и хотя малейше потерял голову. Но не таков был Цезарь: подобно Александру В. и Ганнибалу, он возрастал с опасностью – и в настоящем случае явил всю нравственную свою силу, все нравственное свое влияние. Он не предался гневу, не прибегнул к силе и строгости или к устыжению войск, но к убеждению их умов и возвышенно их духа. Собрав военный совет, на который призвал даже центурионов низшего класса, он произнес с тем красноречием, которым обладал в такой высокой степени, сильную, убедительную и увлекательную речь. Укорив присутствовавших за то, что они вздумали присваивать себе право рассуждать о предмете и цели движения армии, он представил им, что от Ариовиста, обязанного Цезарю званием царя и союзника римлян, нельзя было, по справедливости, ожидать нарушения долга признательности и обязанности союзника; что, впрочем, если бы даже он и захотел вести войну против римлян, то все же им не было причины страшиться его и отчаиваться в собственных силах и в распоряжениях своего полководца; что уже и предки их, под предводительством Мария, с честью и славою сражались с германцами и побеждали их, что и в недавней войне с рабами они доказали все свое превосходство над германцами, хотя и знакомыми с устройством и дисциплиной римских войск; что германцы были не раз побеждаемы теми самыми гельветами, которых перед этим победили римляне, – победами же своими над гельветами Ариовист был обязан более утомлению и оплошности галлов и собственной хитрости и удаче, нежели мужеству и храбрости своим; что те, которые страх свой прикрывали мнимою опасностью подвергнуться недостатку в продовольствии или идти по трудным дорогам, присваивали себе не принадлежавшее им право, не доверяя своему полководцу или думая учить его, как ему поступать; что секваны, лингоны и другие соседственные с ними племена доставят хлеб, который сверх того созрел и на полях; что касательно дорог, они сами вскоре убедятся, что дороги нетрудны и проходимы; что он не верит и нимало не боится, чтобы войска не последовали за ним; что если и случалось, что войска отказывали своим полководцам в повиновении, то обыкновенно таким, которые сами были тому виною или по своим неудачам, или по корыстолюбию и лихоимству, но что целая жизнь его, Цезаря, свидетельствовала о его бескорыстии точно так же, как поход против гельветов – о счастье и удаче его на войне; что поэтому он не только не замедлит, но и ускорить поход, и выступить в следующую же 4-ю стражу ночи, и тогда увидит, что сильнее в войсках, чувство страха или чувство чести и долга; если бы же они не последовали за ним, то он и тогда пойдет с одним 10-м легионом, в мужестве которого не сомневался и который будет служить ему преторианскою когортой. {Цезарь особенно любил этот легион и имел к нему большую доверенность. Одна или несколько отборнейших когорт отделялись в это время для личного охранения полководца и носили название преторианских когорт. Выше с намерением приведена почти вся речь Цезаря, так как она изложена в его записках, дабы показать, какие доводы он употреблял для убеждения и одушевления своих войск.}