Югославская трагедия - [51]

Вот и дом жениха.

Сват, крепкий старик с широкими, трудовыми руками, легко снял Радмилу с двуколки. Свекровь с маленьким лицом, похожим на высохшую урючину, встретила невестку у дверей и дрожащими руками, словно боясь доверить благополучие дома этой неопытной девушке, поднесла ей сито с пшеницей. Радмила, помня наставления свата, разбросала зерна по двору, а сито кинула на крышу. Затем ей подали ребенка. Она поцеловала его в знак того, что так же будет любить и холить своих детей.

По разостланному полотну невеста вошла в горницу, убранную дубовыми ветками, думая лишь о том, чтобы поскорее кончился этот старинный обряд и сват разрешил бы ей сесть рядом с женихом за накрытый стол. Поскорей бы началось самое веселое — танцы.

Наконец, она вместе с милым!

— Знакомься, — сказал Велько. — Это мой друг Станко. Я тебе о нем говорил.

В голосе Велько звучала гордость.

Радмила подняла глаза. Так вот он каков, юнак Станко Турич! Широкоплечий, загорелый, лицо точеное, глаза серые с голубинкой. Красавец! Он пришел на свадьбу вместе со своим приятелем Стояном Подказарацом, тоже юным богатырем, но застенчивым и стеснительным, как девушка. С его лица не сходило наивно-изумленное выражение, словно он совсем не ожидал попасть в дом, где столько веселья, музыки, еды и вина. Он не справлялся со своими руками, привыкшими ловко держать лишь оружие, не знал, куда их девать, ронял вилку и нож, и густо покраснел, когда ему предложили выпить в честь молодых стакан ракийи.

— Я не пью, — пробормотал он. — Нам нельзя.

Не стал пить и Станко. Он тоже дал себе слово: до победы не пить ни вина, ни ракийи, ни сливовицы, подавлять в себе все желания, хотя бы на миг отвлекающие, уводящие в сторону от главного, чем он живет сейчас, в дни суровой борьбы с врагом. Он и Стоян даже свадебных песен не пели, лишь слушали их с любопытством.

Но зато как они оба танцевали! Будто перышко, подхватывали Радмилу.

Старый скрипач, длинноволосый, седой, то с важной миной медленно тянул смычком по струнам, то ударял по ним быстро и резко, выкрикивая:

— Их, га! А-ах! Ух, га-га!

Пот лил с его морщинистого лба. Ему дали вина. Он взял кубок зубами и, опрокидывая голову, выпил вино, не переставая играть.

Стоян и Станко с увлечением кружились в «шарено коло». Не раз, бывало, и на позициях, под ледяным ветром так же вот согревались. Не раз в пурге хоровода забывали о снежной пурге. Стояну нравилась подруга Радмилы Неда, бойкая проворная девушка, гибкая, как лозинка. Ее черные глаза на остром розовом лице смутили парня. Он ускользнул из круга. Неда подошла к нему. Они сели в углу на лавке.

— Устал? — спросила Неда с участием.

— Да, — сказал Стоян, хотя мог бы сейчас же без передышки перевалить через Динарские Альпы.

— А вы скоро прогоните из Синя швабов?

— Скоро, — ответил Стоян, опять становясь серьезным.

— Там у меня живет сестра.

Он промолчал, виновато улыбнувшись.

— А у вас есть любимая девушка?

Стоян посмотрел на Турича взглядом, просящим о выручке.

— Как ее звать? Скучаете по ней? — выпытывала Неда, с восхищением глядя на героя и невольно завидуя избраннице его сердца.

Стоян Подказарац встал.

— У меня еще никого нет, — тихо сказал он с пылающим лицом. — Извините, нам пора.

И он отошел к Станко. Вскоре оба черногорца, горячо пожелав молодым полного и безоблачного счастья, уже шагали к месту расположения батальона.

А в доме Обрена Матича веселились до утра. Сват, потерявший невесту, плясал с метлой, и ему первому Радмила, уже в качестве молодой хозяйки дома, поднесла утром стакан горячей ракийи…

15

«…Наша колонна стала длиннее. Из новичков, молодых и старых, составилось целое отделение. Был здесь и старик Али Фехти в красной феске, овчинном полушубке и суконных гекширах.[35]

Он не забыл, как в 1914 году, да и совсем еще недавно, сербы и хорваты резали мусульман. Вначале он думал, что партизаны пойдут тем же путем — «против турок». Но сейчас при виде вооруженных людей с красными звездами на пилотках его охватывает чувство спокойствия и безопасности… Были и девушки в спортивных брюках, наскоро перешитых из итальянских шинелей, в жакетках и джемперах. Были и совсем еще юные пареньки, кто в опанках, а кто в деревянных сабо, в старомодных поддевках — кунях с узкими рукавами, расшитыми по краям толстыми голубыми шнурами, в ватниках и полуплащах из овечьей шерсти. За поясами у них торчали кривые ножи-косиеры, которыми рубят кустарник на корм окоту, немецкие штыки, дедовские ятаганы и пистолеты в оправе из серебра. Один парень, низенький, худенький, вооружился длинным арнаутским ружьем, рыжим от ржавчины, но с уцелевшей перламутровой насечкой. Он гордо держал его на плече. Так, наверное, выглядели народные ополченцы в прошлом веке, когда поднимались против турок.

Мальчик, сын Христича, стоя у порога, долго смотрел задумчивыми, мечтательными глазами, как мы строились, потом решительно подошел к Вучетину:

— Я пойду с вами, друже командир. Можно?

Отец не стал его отговаривать.

— У меня погибли в этой войне два взрослых сына, — сказал он Вучетину. — Но, видишь, еще подрастают четверо. Не будь их, я и сам бы пошел. Пусть идет Васко. Поскорей бы только кончалась война… Спаси вас, божий угодниче святой Саво и ты, святая богородица, — говорил он, крестясь и обращаясь уже ко всем бойцам. — Подкрепи здоровьем и терпеньем всякого солдата, кто борется за свободу золотую, кто лежит в снегу, холодает и голодает. Не дай ему погибнуть от неприятеля. А если кто и погибнет, так пусть умрет по-юнацки, со славой… Бейте крепче фашистов, юнаки!