Югославия в XX веке. Очерки политической истории - [12]
Резюмируем: когда общественная дисциплина, да и весь политический процесс, базируются на личностных, а не на формальных принципах, то чувство долга к своему ближнему кругу (родственников, земляков, друзей), как того требовал старый обычай, проявляется у его участников заметно сильнее, чем общегражданская ответственность, закрепленная законом. Это мы и наблюдаем у сербов на рубеже веков. Соответственно, «другой» в их глазах представал не как представитель своего сообщества, думающий по-иному, но как «чужак», отношение к которому было соответствующим. Что ж, как заметил в 1912 г. Йован Жуйович – академик и министр, – «даже у интеллигенции не всегда присутствуют основные понятия о государственной организации»>101.
Отсюда же и различие в восприятии права и справедливости, присущее сербам, которые, «часто считают неправедным даже точное исполнение закона, поскольку оно не учитывает конкретные обстоятельства во всяком отдельном случае»>102. Формальная процедура в их разумении убивала человечность. Но это, с одной стороны. С другой – в самом таком подходе сквозило практическое отрицание права, а потому и конфликты, увы, столь частые в истории независимой Сербии, решались не в рамках юридических процессов, а в лобовых столкновениях. Почему и были так «популярны» политические убийства. Вспомним хотя бы расстрел Еврема Марковича, весьма «странную» смерть в тюрьме его супруги Илки и Елены Кничанин, ликвидацию лидера контрзаговорщического движения в армии капитана Новаковича и Салоникский процесс, когда на основании явно сфабрикованных улик был расстрелян экс-глава заговорщиков, полковник Драгутин Димитриевич. Какая «судьба»! Человек, преступивший закон и уничтоживший последних Обреновичей, сам затем пал от руки неправедной власти.
Как видим, насилие в различных проявлениях (причем – и «сверху», и «снизу») являлось важнейшим фактором политического развития Сербии[26]. В чем, сосбственно, в свете сказанного выше, нет ничего удивительного…
И еще одно объяснение столь своеобразной культуры участников политического процесса в Сербии. Оно тесно связано с особенностями менталитета сербов.
Как известно, многовековые конфликты с Турцией привели к формированию у них конфронтационного сознания, и это во многом определяло специфику внутренней жизни. В условиях незавершенности процесса «освобождения и объединения сербов» (что всегда оставалось для той же Радикальной партии задачей первейшей; в том числе и после появления в 1878 г. на сербской границе Австро-Венгрии – нового врага, «сменившего» турок и занявшего Боснию и Герцеговину), такое сознание экстраполировалось и на отношение к «другому» внутри страны. Потому-то и рассматривали соратники Пашича напредняков – сторонников модернизации и проводников про австрийского курса, – как новых Бранковичей, или (говоря языком более ранней эпохи), как «внутренних турок». Им радикалы отказывали даже в праве на патриотизм. «Люди, которые довели Сербию до Сливницы[27], – твердил их лидер, – не могут упоминать о национальной политике, о сербском освобождении и достоинстве Сербского королевства»>103.
Этот подход также можно понять: всего за сорок с небольшим лет (1875–1918) страна пережила шесть войн и два восстания. И, соответственно, мир для ее граждан (не важно, внешний или внутренний) был по-прежнему окрашен в черно-белые тона: друг – враг, свой – чужой, мы – они…
После столь долгого экскурса вернемся к нашему тезису о том, что «золотой век сербского парламентаризма», несмотря на демократизацию политического процесса в результате смены династий и принятия конституции 1903 г., сохранил «родовые черты» прошлой эпохи – «по ряду базовых позиций ситуация оставалась прежней».
Во-первых, партийная разделенность в стране по-прежнему не соответствовала политическим пристрастиям граждан. На всех предвоенных парламентских выборах обе радикальные партии стабильно получали 70–75 % голосов>104. Народ не воспринимал старо– и младорадикалов как что-то принципиально отличное друг от друга – их раскол трактовался в его сознании всего лишь как столкновение личных амбиций в едином радикальном пространстве. Так что былая, сложившаяся еще при Обреновичах, раздвоенность населения страны на радикалов и не-радикалов, оставалась актуальной вплоть до 1914 г., когда младорадикалы впервые вошли в антипашичевский предвыборный блок с напредняками и Народной партией. Тем самым, начинали складываться предпосылки для реального политического плюрализма и перехода партии Н. Пашича в оппозицию>105. Однако реализации этой, имевшей, вроде бы, перспективу, тенденции помешало начало Первой мировой войны. Очередные выборы не состоялись, и еще четыре года, т. е. до конца существования независимой Сербии в 1918 г., вождь старорадикалов оставался в кресле премьера.
