Югана - [22]

– Хватит, Югана, меня уговаривать. Еще не хватало, чтоб я Богдану вгонял в стыд и краску… – недовольно проговорил Андрей.

– Хо, у Шамана холодная кровь! Шаман не умеет рисовать «Гимн Солнцу»… Вон Богиня сама идет в дом вождя племени Кедра, – ткнув пальцем в сторону окна, сказала Югана и, повернувшись, молча вышла за дверь. Заскрипели половицы, пискнула дверь на старых петлях.

– Андрей, что тут у вас случилось? – переступая порог, спросила Богдана. – Югана встретила меня у калитки и сказала, что ты больной и чтобы я была около тебя весь день.

– Да, я больной, Богдана. Диагноз болезни поставила мне Югана: «у Шамана холодная кровь». Ну что же ты стоишь? Раз пришла, садись на этот стул, снимай платье, и я буду с тебя делать «Гимн Солнцу», – с обидой сказал Андрей и в то же время клял себя за эту грубость. Но, взглянув девушке в глаза, обомлел. На него смотрела не Богдана, а юная женщина, о которой он мечтал и которую бесконечно ждал. И вот она, долгожданная, пришла и в ответ на его запальчивые слова понимающе кивнула головой:

– Да, Андрей, я готова выполнить твою просьбу… Согласна на то, чтоб ты…

– Прости меня, Богдана.

– За что, Андрей?

– Я сделаю, Богдана, «Гимн Солнцу»!

К вечеру грянул могучий гром. Первый весенний гром. Крупные, густые капли дождя робко застучали по тесовым крышам деревенских изб, потом хлестнул пробойный, косой дождь.

Югана с Галиной Трофимовной вышли на крыльцо. Дождь начал утихать. Но верховой ветер гнал тучи, косматил, дыбил их.

– Куда, Югана, торопишься? Посидела бы у меня еще, зачем мешать Андрею и Богдане… – сказала Галина Трофимовна.

– Хо, како там мешать. Вечер уже скоро. Половину дня гостила Югана в доме Чарыма, – ответила эвенкийка и, немного подумав, сказала: – Богдана в бане плохо волос мыла. Забыла Таня сказать ей, что кисельное мыло надо мешать с водой, в которой прела зола. Югана пойдет, подставит к водостоку крыши большую бочку для небесной воды. Вода будет мыть голову, лицо и волосы Богини.

Издавна считается у юганских аборигенов, что мыться в бане «первогромной» водой очень полезно – она исцеляет от всех болезней, а девушкам несет красоту, здоровье. На первогромной воде можно знающей девушке или женщине нашептать языческую молитву – присушить любимого; сроднить полюбленного с собой, как ветер с тучей, гром с молнией.

Югана ополоснула бочку и поставила под желоб, не спеша поднялась на крыльцо, скинула плащ с капюшоном, отряхнула и повесила на пристенный рогульник. Постояла немного на крыльце, осмотрела небо. Гроза обещала быть затяжной – тучи сытыми лосями сшибались незримыми рогатыми лбами, и грохотали, ревели небесные быки – на землю летели огонь, искры.

5

Девичья душа – вековечный тайник, никто и никогда туда не заглянет и не полюбуется бессмертным огнем любви. Налетел на Богдану безудержный порыв, а тут еще молнии одна за другой всплескивались. И при каждом всхлесте молний в полумраке мастерской Андрея Шаманова Богдана видела на холсте себя, свою душу, одухотворенную сказочной кистью художника, освещенную всполохами, и чувствовала в себе бессмертие древнейшего русского рода. Она, Богдана, кровинка от кровинки тех славянок, которые воплотились в образе языческой Роженицы-Роданы, и ей поклонялись мужчины-воины, мужчины-вожди.

И в эти мгновения она видела перед собой не Андрея Шаманова – художника, а вождя и жреца древнего языческого племени Кедра; вождя, который души людей мог делать бессмертными и зримыми для грядущих поколений. Он, вождь племени Кедра и жрец-художник, был мысленно ее в эти минуты; был далеким и неземным, о котором она мечтала, и в то же время был близким, земным мужчиной.

Андрей Шаманов отвечал на взгляды Богданы доброй, нежной улыбкой… Он колебался, он был растерян. Богдана ослепила его своей женственностью, своей неповторимой русской красотой. Но Андрей не вспыхнул бешеным, диким огнем близости обнаженного девичьего тела: душа его, с рубцами и старыми ранами, была настороженной.

Югана, входя в избу, плохо прикрыла дверь, и от порыва ветра дверь с силой ударилась о стену. С полки упали кастрюля и большой медный таз.

Богдана, словно опомнившись, застегнула на кнопки легкую ситцевую кофточку, поправила распущенные волосы.

– Хо, огонь неба хорошо светил Шаману! – глядя на картину, сказала эвенкийка, будто не замечая смущенно опущенные глаза девушки и радостную улыбку на лице Андрея Шаманова.

Югана села на табуретку, молча достала трубку, закурила. Взгляд ее был прикован к картине.

На самодельном подсвечнике из витых корней березы, в бронзовых подстаканниках, горели семь толстых свечей из воска; свечи уже догорали и вот-вот угаснут в жирных наплывах. Это свечное «солнце» было за туго натянутой ярко-алой марлей, и на картину падал свет вишневой зари.

– Хо, теперь «Гимн Солнцу» говорит у Шамана языком неба и урмана, языком девушки, мечтающей о материнстве. На картине в глазах Богданы много тепла, на губах сок любви и жизни. Хо, грудь и живот, плечи и бедра теперь стали другими на картине, чем раньше… Сейчас на картине у Шамана тело молодой женщины поет радостью; ей не стыдно свою грудь и живот показывать утреннему солнцу и просить у него небесную огненную кровь для будущего ребенка.