Югана - [11]

– Ну, соколики, многих лет вам гарцевать на служебном коне! В небо летать вам за звездами, но и земли родимой не забывать…

– Спасибо, Федор Романович, за доброе пожелание, – ответил Григорий Тарханов и перешел к делу: – Федор Романович, нас интересуют старые томские бугровщики. Есть ли кто из них сейчас в живых? – спросил следователь и, посмотрев на Леонида Викторовича, подмигнул ему: мол, не перебивай старика, когда тот начнет рассказывать.

– Ого-го, соколик ты мой, Гриша! Посчитай, мне уже пришло время носом тропинку бороздить… А бугровщики-то стародавние все уже в своих норках земляных спят, духу-помину о них не осталось.

– Федор Романович, помните, прошлой осенью вы мне как-то начали рассказывать о Беркуле, но тут ребята подошли и перебили разговор…

– Какую тут хворобу сказывать, соколики вы мои крутогривые! Я ведь всю жизнь свою был парусным цыганом. А это вам не сухопутный таборник-гряземеситель, – гордо объявил цыган и, крякнув, поправил коротко стриженные усы. – Значит, так, у купца Кухтерина в Медвежьем Мысе была торговая заимка, перевальный склад. Тут его приказчики в весеннюю ярмарку у остяков и тунгусов скупали пушнину, отоваривание-покруту делали. А я-то на галере шкиперовал. И на этой посудине подрядились мы ходить с кухтеринским товаром по малым таежным рекам: Вас-Югану и его притокам – Чижапке, Нюрольке. Хаживали на шестах, на гребях и верстовой якорь кидали. Завезешь его, бывало, батюшку, якорь многопудовый, и, благословясь, пустишь на глыбь стрежную, а потом воротом выхаживаешь, карабкаешься супротив стрежи, на водобойных местах. Бечевой по «пескам» приходилось таскать галеру… – Старый цыган неожиданно смолк, посмотрел в глаза Григорию и спросил:

– Про то ли я тебе сказываю, соколик?

– Да-да, Федор Романович, именно это нам и нужно, – сказал Григорий, заметив, как ему несколько раз кивнул головой Леонид Викторович.

– Мы, парусные цыгане, сыздавна любим золото. И у наших красавиц оно всегда было в почете великом.

Сейчас уж нет того золота, что бывало в старину, а так, одна медная, бронзовая мишура осталась, да алюминия разная, подмазанная золотистой краской. А золотые могилы древних людей, что жили по Иртышу, Таре и другим таежным рекам, были поделены меж собой у бугровщиков. И не дай бог, ежели томские бугровщики зайдут на иртышскую сторону. Убьют без спросу и позволения. Ведь целые войны бывали в тайге из-за древних могил кволи-газаров, в которых таилось золотишко с человеческими костями. Помню, в году пятнадцатом это случилось: чижапский бугровщик Миша Беркуль, из раскольников-староверов, набрал пять молодцев из своего скита, и пошли они наперехват иртышской дружине бугровщиков. Подкараулили тех и честь честью убаюкали в болото на вечное поселение.

Старик вытащил из кармана шаровар старенькую, прокуренную трубку, подержал в зубах, будто покурил, и снова упрятал в бездонный карман шаровар.

– Выходит, что раскольник Миша Беркуль знал о том, что иртышские бугровщики зацепили приличную добычу? – спросил Григорий и, посмотрев на старого цыгана, вынул сигарету из лежащей пачки на столе, прикурил от спички, потом задал еще вопрос: – И как же они добрались обратно, в свой скит на Чижапку?

– Никто не добрался обратно… Где лежит то золото, одному богу теперь известно.

– Но ведь, Федор Романович, ты же уверенно сказал о том, что Миша Беркуль пошел за золотом и взял его боем у иртышских бугровщиков?

– То золото, можно сказать, было в моих руках, соколики. Но я его выпустил, по своей дурости, как песок меж пальцев, – тихо начал говорить Федор Романович, с сожалением в голосе и обидой на себя. – Если Федор Решетников давал слово, то всегда держал его. Так было и тогда: галера моя до спада воды заползла в верховье Чижапки и остановилась у Юрт-Арча. Приказчик опокручивал остяков. И вот ночью, когда я сидел у костра с молодой остячкой и маленько шарил ее… пришел старик и на ухо нашептал мне: «Мало-мало руска человека сильно ой-ой – болет». Старик пояснил, что какой-то русский человек просит, чтоб я пришел к нему по очень важному делу. Что делать, отправился. Пришел в чум, к тайше, остяцкому шаману. Лежит, бледный, у пылающего юрточного костра Миша Беркуль.

А он нашим парусным цыганам вроде сродни – жену брал у нас, на плавучем караване. Мог Миша Беркуль неплохо говорить по-цыгански. Поведал он о своем походе на прииртышских бугровщиков. Ты, говорит, Федя, передай вот этот крестик костяной моему старшему сыну Адэру. Взял я тот крестик самодельный из лосиного рога. А позже и передал его Адэру. Тогда раскольники жили скитом на Экильчакском Юрте…

– Федор Романович, вспомни разговор в юрте… Если ты не видел золота, то почему так уверенно говоришь о нем, что оно было или где-то есть? – спросил следователь, отметив на карте расположение бывшего раскольнического скита – Экильчакский Юрт.

– Вот она – капля из того большого золота! – Старый цыган тронул указательным пальцем большую серьгу-полумесяц, висевшую в мочке правого уха, а потом, вытянув руку, потряс ею, как бы взвешивая в ладони какую-то драгоценность. – И на пальце, вот этом, – широкое колечко – оттуда – из какого-то иртышского бугра. От отца мне перешло все это. А отец-то мой хаживал копать бугры…