Юг там, где солнце - [30]

Скрипнула тихонько дверь, и чья-то фигурка осторожно прошмыгнула внутрь. Я поднял глаза.

На пороге стоял он — тот самый вчерашний пацан с пустыря, выручавший свой мяч из цепких лап Фёдора Никитича. Белобрысая голова сейчас, при электрическом свете, казалась чуть рыжеватой, а пятна ягодного сока на футболке — наоборот, почти чёрными.

— Здрастьте, — пробормотал он, скользнув по мне настороженными серыми глазами. — Мамка сказала, у вас дело ко мне.

— Привет, — благожелательно кивнул я, поднимаясь с табурета, — тут случай такой, мне сказали, только ты сможешь помочь.

— А я вас, кажется, узнал, — протянул пацан, усевшись напротив на дубовый чурбачок. — Вы вчера с этими были, с дядей Федей и дядей Сёмой. Мячик мне ещё пасанули, да?

— Было дело, — подтвердил я. Пора излагать дежурную легенду, а там — посмотрим. Откашлявшись, я заговорил:

— Тут, парень, понимаешь, такая петрушка получается. Я-то вообще случайно у вас в Барсове, проездом на Заозёрск, а эти, на вокзале не дают прямого билета, пришлось тут до понедельника кантоваться, а ночевать где-то надо, верно? Ну, я побродил по городу, поспрошал, а народ у вас дикий какой-то, хорошо, на мужиков этих набрёл, на пустыре. Пригласили они посидеть, ну, посидели, приняли, а Фёдор Никитич дядька добрый, приютил меня на три ночи. А утром я тут с бабкой одной разговорился, ну и… Слово за слово, язык развязался, она, в общем, покивала-покивала, ну, и к тебе сходить посоветовала. Тебя, парень, как звать-то?

— Мишка, — кивнул пацан, сосредоточенно отдирая от колена засохшую болячку.

— В общем, беда у меня. Сын пропал осенью. Жена, дура, оставила во дворе без присмотра. Ну, и гад какой-то увел. Соседские ребятишки потом рассказали — высокий, в пальто. Конфетой приманил. Мы, конечно, то-сё, полиция, следователь — а толку хрен. Ничего не нашли, да и бес их знает, искали-не искали… Хочу знать, живой, или как. А Ленка моя после всех этих дел малость сдвинулась, решила, пока Саньку не отыщем, мы вроде как и не муж с женой. Да это и не главное, лишь бы сына отыскать. Ну, а если… — вздохнул я, и плечи мои вздрогнули, — если уже всё… Хоть эту гадину бы найти. Сам посчитаюсь. Может, он ещё кого увёл… Вот такие дела, Мишь. Сумеешь помочь?

Я выпрямился, в упор глянув на него. Мальчишка сидел уткнувшись подбородком в колени. Потом, спустя показавшуюся мне бесконечной минуту, хрипло произнёс:

— Ясно. Сколько ему лет было, сыну вашему?

— В мае должно было пять исполниться. Вот знать бы, исполнилось ли…

— Хорошо, — уже твёрже сказал Мишка. — Я… Я попробую, но не знаю, как получится. Оно не всегда с первого раза выходит.

Он встал с чурбачка, постоял немного, не то вспоминая чтото, не то прислушиваясь к окружающей сарай темноте. Потом не спеша начал собирать с пола мелкие сосновые планки. Сложив их горкой, обернулся ко мне:

— Вы сейчас сидите, не шевелясь, и Саньку своего вспоминайте. Как он выглядел тогда, в тот день. И не говорите ни слова, а то всё сорвётся.

Я молча кивнул.

Мишка, усевшись на корточки, принялся выкладывать из планок какую-то странную фигуру. Сперва мне показалось, что это двойная пентаграмма, но вглядевшись, я понял, что здесь что-то совсем иное. Деревяшки выстроились непривычным глазу многоугольником, в котором даже самый талантливый математик не отыскал бы и намёка на симметрию.

Мне оставалось лишь сидеть тихо и, как предписано было радиомонтажнику Бурьянову, вспоминать облик утерянного сына. Самое удивительное, что я и в самом деле начал вспоминать. Витя Северский однажды явился на службу со своим четырехлетним Санькой — так сложились дела, что не с кем было оставить. Дитё изрисовало пачку ксеросной бумаги малопонятными каракулями, сурово слопало поднесённую секретаршей начальника шоколадку и запросилось в туалет. Я помнил его довольно смутно — чёрные, слегка вьющиеся волосы, пухлые, покрытые россыпью веснушек щёки, — Витя всё дразнил своего отпрыска хомяком. «Я не хомясёк, Я Саса», — обиженно отвечал малыш, косясь на окружающих готовыми наполниться влагой карими глазами.

…Вдруг оказалось, что исчезли звуки. Пропали куда-то колотящие крыльями лампочку мотыльки, утих комариный писк, прекратлась мышиная колготня в поленнице.

А потом… Крайняя планка вдруг дёрнулась, начала медленно приподниматься одним концом в замерший воздух, потом всколыхнулись и другие, точно задетые скользящим пальцем клавиши рояля. Сперва медленно, а потом всё быстрее задвигались планки, и спустя минуту сами собой выстроились в некое подобие треугольной стрелки, указывающей в сторону полуоткрытой двери сарая.

Теперь сомнений не оставалось. Психодинамика в чистом виде. К бою, поручик Бурьянов! Сглотнув образовавшийся в горле комок, я резко поднялся, осенил себя крестным знамением и громко произнёс:

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежат от лица его ненавидящие его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога…

Висевшая в воздухе гора планок с сухим треском — точно сломали чью-то кость — обрушилась на пол и осталась лежать бесформенной грудой. И разом вернулись исчезнувшие было звуки, запищал у меня над ухом комар, где-то вдалеке, на улице, послышались пьяные голоса.