Юдаизм. Сахарна - [82]

— Посмотри, Женя, как все хорошо.

Я смотрела. Она молчала. И прибавила, нагнувшись ко мне:

— Все хорошо, Женя... Все, все... Если бы не смерть.

Кроме этих слов, она никогда ни разу не сказала о болезни.

В эту же зиму она умерла. У нее был рак.

(из рассказов Евг. Ив., Сахарна)

* * *

— Если я в темной комнате наткнусь на косяк, я говорю: «Pardon». Это привычка и воспитание. И неодолимо.

«Да, — подумал я, — а демократ, наткнувшись, немедленно дает в рыло». Эту Евг. Ив-ну замусоренный демократишко называл «кулаком» и «эксплоататоршей» за то́, что она отказалась исполнить его совет — «пускать всех есть ягоды» в своих виноградниках.

* * *

Прокатилось колесо, пропылило, потом свалилось в канаву.

Эта канава моя могила.

Так я умру.

(в мыслях о своей смерти)

* * *

— Не любят писатели России.

— Ну, что́ же: зато́ любят святые.

Щедрин не любил.

Тоже и Гоголь с Мережковским.

Но вот любил Дедушка Саровский.

И пойдем с Дедушкой. А от Мережковского с Бонч-Бруэвичем уйдем. Из греха родилась наша литература. И в грехе умирает.

От сатир Кантемира до «Рассказа о семи повешенных».

— Во всей России только мы хороши, писатели.

Ну, оставайтесь с «хорошим», господа. А мы терпеливо подождем, пока вас закопают.

* * *

Был вечер, христианство... И солнышко склонялось все ниже и ниже. И срезалось за горизонт.

Остановить ли космические сутки? Чего мы ждем, о чем плачем? Солнышка не видно. После вечера — ночь. Естественная ночь. Чего же мы плачем, что так холодно, что не видно ничего.

Натягивай плотнее плащ на плечи, крепче надвигай шляпу. Сиди. И ничего не жди.

(«наша культура»)

* * *

«Наш Женя»

...«Он любил молодую луну, лес, коров, людей... Безумно крестьян любил, — и всю жизнь, вот до 62-го года (возраста), возится около них, помогает, вызволяет из бед, из обид, притеснения и обмана; советом, властью, образованием и умом, деньгами понемножку. Сам небогатый дворянин и помещик. Солнце любил...»

Рассказчик рассмеялся:

«И любил девушек деревенских, не одну, а всех. Он не имел романов в обществе, хотя принадлежал к лучшему губернскому обществу. Но его романы с крестьянками, я думаю, исчисляются тысячами».

Я спросил:

— Ну ведь это только нравилось ему?

«О, нет! Нет! С полным окончанием и реально. Жена хотела с ним развестись. Она застала его «на месте» с горничной и говорит: «Тебе уже 50 лет, у тебя дочь замужем, дети не станут тебя уважать». Дядя — почтенный общественный деятель — упрекал его: «Женя, Женя! Когда же ты прекратишь это и угомонишься». Он закрыл лицо руками и говорит: «Ей Богу, дяденька, больше не буду!» — «Когда я услышал, — рассказывал дядя, — этот извиняющийся, как мальчика, голос — я едва удержался; так мне хотелось прыснуть от смеха».

«Я не знаю, — продолжал рассказчик, — какая у него психология, должно быть, магометанская, что́ ли. Но ни у меня и ни у кого из родни и из знавших его не хватало силы, слов и самого уменья осудить его. Слово осуждения, готовое, по шаблону, было на языке: но своих осуждающих мыслей не рождалось в душе. Это как-то гармонировало «со всем» в нем, а «все» было необыкновенно хорошо, и я не знаю жизни более общественнопрекрасной и полезной. С 30 лет она была вся отдана народу, и отдана не формально, не по «службе» и «долгу», но оттого, что он художественно любил и любит народ; любит каждую форму его быта, его шкуру, его тело и чувствует до глубины его душу. И посмотрите, ему 62 года, а он прекрасен».

(выслушанный рассказ, — когда мамочка, строгая на этот счет, сказала: «Какой приятный барин; никогда его не забуду») (он за 40 верст приехал; и когда отдыхал от поездки, то попросил только подушку в кресло, — и, положив голову, — слушал разговор) (такого же я знал доктора в Москве)

* * *

Еврейская религия и (если позволено сказать) еврейская церковь, которая со Христа осталась непреобразованною и есть просто, таким образом, ветхозаветная церковь, только лишившаяся Храма и с ним потерявшая возможность осуществлять жертвоприношения, — она: вечно чистит, моет, рассматривает «как в увеличительное стекло» родники деторождения, удаляет оттуда сор, грязь, «лишнее», все к детородию не относящееся — волосы и проч., — предохраняет их от поцарапания и повреждения (смысл стрижки ногтей до самого тела в вечер пятницы и перед венчанием, — что́ указывает на бывающие у евреев прикосновения в субботу) и пр., и пр., и т. д., и т. д.

Не забудем, что в Храме стоял небольшой металлический сосуд с водою, имевший сбоку краны, и что в стенки его были вделаны «стекла из женских зеркал» (Олесницкий: «Ветхозаветный храм»). Олесницкий не обратил внимания на высоту над полом кранов. Если бы он обратил на это внимание, он заметил бы, что в Храме совершались омовения частей человеческого тела молящихся (может быть) и священников (наверное), аналогические «намазу» Востока (мусульмане).

Вот смысл их «миквы» и множества обрядов. Они вечно «моются» и как будто пялятся или выпячиваются перед кем-то невидимым, с мыслью: «Посмотри, я чист». И у них это так же обыкновенно и привычно, как у православного невольная «на ходу» мысль: «Зайду, поставлю свечку Угоднику».

Такова знаменитая «чистка всей посуды» перед праздниками, —