Юдаизм. Сахарна - [64]

Горькое не живет на ней.

Кислого нет возле нее.

Нет дождя и грязи.

Она вся пшеничная. И этот чистый хлеб «на упитание всем» живет и радуется. »

«Счастливая женщина».

Как гармоничен их дом, в окрасках, в величине. Цвета — белый (преобладающий), синий (полоса по карнизам) и темно-зеленый (пол и стены в прихожей, т.е. нижняя половина их, дощатая). В прихожей — соломенники по стенам (предупреждающие трение повешенного платья). Да и золотистый цвет крупной, толстой соломы — прекрасен.

На подъезде — из песчаника 2 «сказочные фигуры»: птицы и зверя. С первого взгляда — безобразно, но как это «народные изделия» — то необъяснимо потом нравятся вам, чаруют, притягивают.

Ведь все «народное» — притягивает.

* * *

В собственной душе я хожу, как в Саду Божием. И рассматриваю, что́ в ней растет — с какой-то отчужденностью. Самой душе своей я — чужой. Кто же «я»? Мне только ясно, что много «я» в «я» и опять в «я». И самое внутреннее смотрит на остальных, с задумчивостью, но без участия.

* * *

...поправил. Переписала и порвала свое на мелкие-мелкие кусочки и бросила в корзину. Я заметил.

Ночью в 2 часа, за занятиями, я вынул. Сложил. Мне показалось днем, что сказалось что-то удивительно милое, в сущности, к посторонней женщине, говорящей с затруднением по-русски (шведка, массаж).

«Милая дорогая Анна Васильевна[60], здравствуйте! Каждый день [в] два часа[61] я бываю [душою]с вами. Рука моя[62][опять]тяжелая становится. Очень, очень скучаю по вас. Доехала [в Бессарабию]хорошо, не устала, местность [здесь] чудная, удобства все есть. Хозяева ласковы, жары [пока] нет, только сильный ветер, что мешает быть на воздухе, но это скоро пройдет. Простоквашу кушаю натощак. Зелени [тоже] много. Стол свежий и легкий. Стул [имею] без слабительного, [желудок и кишки] действуют. Взвесилась. Ъ[4] пуда 6 фунтов. Каждую неделю буду взвешиваться. Можно много быть [«одинокой « — зачеркнуто] одной, чему я очень рада. Из общих знакомых увидите, — если вспоминают меня, — пожалуйста, им привет передайте. Надеюсь, вы напишете о себе, где будете [летом жить]. Не забывайте меня, которая очень вам благодарна и [зачеркнуто: любящая вас] уважающая и любящая пациентка

Варвара».

Увидала (проснувшись). Рассердилась:

- Какую ты все чепуху делаешь.

Не ответил. Почему «чепуха»?

Почему выдумывать (повести, романы) — не «чепуха», а действительность — «чепуха»?

Мне же кажется «состриженный ноготок» с живого пальца важнее и интереснее «целого» выдуманного человека. Которого ведь — нет!!!

Все, что́ есть, — священно.

И как я люблю копаться в этих бумажках, откуда «доброе движение моей Вари к массажистке» никогда не умрет (теперь) через Гутенберга... — которым, пожалуй, только не умели воспользоваться. Нужно рукописно пользоваться печатью, — и тогда она «ничего себе», «кой-чему служит».

* * *

«— Посмотрите, коровы: ни одна не пройдет, чтобы не протащить спины своей под этими спустившимися низко ветвями дерев...» (Евгения Ивановна).

Я ахнул. «В самом деле». Ведь и я это замечал, но никогда себе не выговорил, а посему и не знал. Но, действительно: вверху, против окон, по плоскогорию проходили коровы, и так «любовно» что-то было у них, когда сучья почти скребли у них спину или ветви хлестали ее. Между тем деревья были в линию, и коровы могли бы пройти без «этого»... «некоторого затруднения». Они пролезали под ветвями, — явно.

   —  Не понимаю, — сказал я Евгении Ивановне.

   —  Есть странности у животных... манеры, что-то «в крови» и, вернее, «в породе». Например, — козочки: инстинкт встать на самое узенькое, маленькое место, где чуть-чуть только можно поставить 4 копыта рядом. 4 точки: и тогда она стоит долго на одном месте — с явным удовольствием.

Действительно. Это что-то художественное. У животных есть некоторые движения, позы маленькие, явно имеющие в себе пластику и без всякой «пользы».

* * *

Если предложить «подать мнение о предмете спора» двум одинаково темным и злым господам и еще третьему, подчиненному им обоим (какой- то знаменитый «учитель семинарии», — будто нет профессоров Академии), то подано будет, конечно, «согласное мнение». Чтобы проверить такую аксиому, можно было и не тревожить Антония с Никоном, — причем первый из них прошел только Духовную академию, но вовсе не был в семинарии, где и проходится весь серый и скучный и очень важный матерьял богословия (напр., где прочитывается с пояснением весь сплошной текст Св. Писания), и другой был только в семинарии, но не был в Академии и, след., слаб в методе философско-богословского рассуждения...

И разве в распоряжении духовной власти не было Бриллиантова и Глубоковского? Да для чего же тогда вообще, не для таких ли вот случаев, и существуют и учреждены Духовные академии? Но их избегали, — и не понятно, чего тут смотрел В. К. Саблер: это и была минута для вмешательства светской власти, блюдущей справедливость и необижаемость среди слоев и корпораций и переслоек духовенства. То-то заранее уже академиков «сокращают» и «презирают», чтобы «разгуляться нам» и в Догматах, и в философии, после того как «мы» сто лет только наживались в консисториях.