Юбилей Данте - [5]

— Кябирлинский! Кябирлинский! Фейзулла выглянул в коридор.

— Да, в чем дело?

— Пошли с нами, — распорядился Джавад. Кябирлинский заспешил в их сторону. Сафура сказала, обеспокоенная:

— Я же объяснила тебе, Джавад, у него нет роли.

Джавад, приложив листы с текстом к стене и придерживая их левой рукой, правой достал из кармана авторучку.

— Иди сюда, Кябирлинский, смотри! Сейчас я сделаю для тебя один фокус. Будешь не лисом, будешь шакалом, какая разница? Лишь бы шли одиннадцать рублей, а, хитрец? Какая у тебя ставка?

— Семь рублей.

— Семь? Ничего. Семь рублей — тоже деньги. Как ты смотришь на шакала?

— На какого шакала?

— Слушай, ты всегда был лисом, один день побудешь шакалом! — Джавад расхохотался. — Ну, по рукам, плутишка?

Кябирлинский тоже улыбнулся, пробормотал:

— Да, но ведь…

— Ничего, ничего, не тушуйся, — говорил Джавад, делая какие-то исправления в тексте. — Смотри, пусть в этом месте лиса говорит: «О шакал, оказывается, и ты здесь?!» Так… а шакал отвечает ей: «Да, да, лисичка-сестричка, я тоже здесь, да, да…»

Джавад издал странный звук, подражая завыванию шакала.

Сафура смотрела на него с укоризной:

— Джавад, а вдруг автор скажет что-нибудь?

— Бюрократ твой автор, — сказал Джавад. — Я беру на себя всю ответственность, пусть автор попробует пикнуть. Передайте ему, что я, Джавад Джаббаров, считаю нужным добавить в это произведение образ шакала. Все, точка! Ясно вам?.. Так… Где это место? Ага… вот… Лиса: «Пошли». Шакал… Джавад несколько раз встряхнул ручку, как термометр, и начал писать. — Значит, так… Шакал: «Вы уходите?.. Я тоже с вами…» Так… И вот здесь еще в самом конце… «До свидания, до свидания». Кроме того, время от времени ты присоединяешься к нам: да, нет, угу и так далее. Главное, чтобы слышался твой голос. Ну как получилось? Хорошо? А, шельмец?.. Ой-ой, опаздываю!.. Пошли скорее! Видишь, Кябирлинский, я, можно сказать, из воздуха сделал для тебя семь рублей, а ты не ценишь меня. Тебе бы следовало на эти семь рублей угостить меня как следует в «Дружбе». Ха-ха-ха!.. Ай, чертяка!

Они вошли в студию.

Сафура, улучив момент, шепнула Меджиду:

— Джавад есть Джавад… Любит пошутить, но сердце мягкое, воск, добряк. Меджид ухмыльнулся.

— Пойду порадую Эльдара, с него причитается. Сколько лет его отец был лисом — стал шакалом.

Эльдар работал в радиостудии помощником режиссера.

В те дни, когда у Фейзуллы была запись, он не показывался на глаза. Все знали причину. Знали, что Эльдар стыдится своего отца, вернее, тех ролей, которые тот исполняет, звуков, которые отцу приходилось издавать по роли.

Эльдару было девятнадцать лет. Днем он работал, вечером занимался в театральном техникуме. Стройный, видный, пригожий юноша. Вот только немного прихрамывал, чуть волочил левую ногу.

Все, что зарабатывал, тратил на то, чтобы хорошо одеться. Случалось, у него не было денег пригласить знакомую девушку в кино, но одет он был всегда, как говорится, с иголочки, не отставал ни от кого. Лицо строгое, серьезное, даже угрюмое. Это никак не вязалось с его возрастом. Те, кто знал его отца, говорили: «Можно подумать, он сын Насреддин-шаха, а не Кябирлинского. Эх, губит гонор человека!»

Однако Эльдар не был зазнайкой. Просто болезненно самолюбивый юноша. Ни с кем не сближался, ни с кем не откровенничал. На работе у него был единственный друг — Айдын. В коллективе держал себя так, словно ждал от каждого насмешек, издевок.

Конечно, главной причиной этого был отец — его живая рана.

Те, кто знал больное место Эльдара, остряки, циники, такие, как Меджид, постоянно подкалывали его.

«Послушай, Эльдар, твой отец — Кябирлинский, почему ты — Алескеров?»

«Не твое дело», — огрызался Эльдар.

«Зачем обижаешься? Спросить нельзя, что ли?» — кривлялся шутник.

Вот и сейчас. Меджид, войдя в комнату, где сидел Эльдар, воскликнул:

— Эльдар, поздравляю! С тебя магарыч! Юноша, почуяв подвох, натянулся как струна. Спросил хмуро:

— В чем дело?

Всегда при виде рыжей физиономии Меджида у Эльдара мгновенно портилось настроение.

— Я пришел сообщить тебе приятную новость, твоего отца повысили. Человек по-настоящему растет, прогрессирует. Был лисом — стал шакалом.

Эльдар, сорвавшись с места, бросился к двери, однако Меджид оказался проворнее, успел удрать.

Девушки в комнате прыснули, но, увидев лицо Эльдара, тотчас примолкли.

Айдын сказал:

— Да плюнь ты на этого ублюдка! Что тебе его болтовня? Разве он человек?.. Видит, ты выходишь из себя, вот и старается. Не обращай внимания.

Эльдар закусил губу:

— Ничего, я с ним сочтусь. Взял себя в руки. Успокоился.

После записи Фейзулла поставил свою подпись в явочном листе и вышел из студии в коридор.

К нему подскочил Меджид:

— Послушай, Кябирлинский, приструни своего сына!

— А что он сделал тебе?

— Терроризирует меня. Сам видишь, я парень хилый, слабый, дунешь — упаду. А твой сын, слава аллаху, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы, верзила каких мало. Верно говорят: велика фигура — да дура.

— Наверное, ты сам виноват. Распускаешь язык, а теперь жалуешься.

— Да что я сказал ему? Что я сделал? Я спрашиваю: почему у твоего отца фамилия одна, а у тебя другая? Разве за это бьют человека?