Юбилей Данте - [10]

Откуда он мог знать, что сегодня на передачу приглашен их режиссер. Сиявуш нечасто бывает в телестудии. Знай Фейзулла, кто режиссер постановки, он бы непременно отказался от участия.

Сиявуш тотчас увидел его.

— Кябирлинский, дорогой, я бегу от тебя, а ты — за мной, преследуешь по пятам. Безжалостный человек. Передохнуть от себя не даешь!

Все засмеялись. Актеры и сам Сиявуш были в хорошем настроении. Сиявуш спросил у Мамеда тихо:

— Откуда взялся этот дубина?

— Значит, так… Садык звонит сегодня: болен. Думаю, что делать? Попался на глаза этот Кябирлинский. Я пригласил его. У него всего три слова.

— Выбрось.

— Что?

— Слова Кябирлинского. Что он говорит?

— Да почти ничего. Приносит письма, говорит. Постой, сейчас посмотрю, что он говорит… — Мамед полистал текст. — Значит, так, он говорит «Вот наши письма».

— Вычеркни. Пусть войдет, молча отдаст письма и уйдет. Все! Когда я слышу его голос, меня переворачивает.

Мамед хохотнул и вычеркнул фразу. Подошел к Кябирлинскому:

— Значит, так, Фейзулла, мы сократили твои слова, молча войдешь… Вот смотри, отсюда войдешь, отдашь письма и уйдешь. Все. Понял?

— Даже не здороваться?

— Нет, нет, ради бога!.. Значит, так, положил письма и ушел. Понял?

— Понял, понял. Сделаю.

Мамед хлопнул в ладоши:

— Значит, так, все проходят на свои места! Через пять минут…

Каждый занял свое место и замер. Камеры, словно ружейные стволы, нацелились на актеров.

Сиявуш, Мамед и звукорежиссер прошли за пульт, где на экранах мониторов появилась сцена, охваченная несколькими камерами с различных точек.

Время в телестудии будто стало ощутимым, материальным. Оно как бы обрело форму, границы, русло и приближалось к семи часам с неотвратимостью текущей к морю реки. Когда до семи осталось пятнадцать секунд, Сиявуш сказал в рабочий микрофон:

— Внимание! Мы в эфире! — и нажал кнопку.

Звукорежиссер включил музыку. Первая камера давала титры. Передача началась.

Спустя сорок минут Сиявуш закурил папиросу, поднялся с места. Передача окончилась. Актеры выходили из студии.

Кябирлинский, взяв Мамеда под руку, отвел в сторонх.

— Мамед, дорогой, скажи, я внесен в денежную веде мость?

— Разумеется, Кябирлинский. Неужели не веришь?.. Стыдно. Не даром же ты работаешь? Мы еще не при коммунизме. У нас пока социализм — переходная стадия к коммунизму.

— Нет, ты понимаешь, почему я спрашиваю? Говорят, кто обжегся на молоке — дует на воду. Как-то я тоже выступал у вас без слов, так же, как сегодня, немая роль. Так в бухгалтерии вычеркнули мою фамилию.

Мамед перебил его:

— Не беспокойся, я сам прослежу.

— Спасибо большое, Мамед. А то этот бухгалтер такой тип… Старик, гораздо старше меня и совсем слепой. Говорят, нацепит очки, сядет перед экраном и считает, загибая пальцы, сколько человек занято в передаче, кто сколько слов сказал, а затем начинает скандалить, мол, я не могу пускать на ветер государственные деньги…

— Словом, готов сэкономить на каждой твоей копейке, а?

— Вот видишь, сам говоришь.

— Нет, Кябирлинский, будь спокоен.

— Очень тебе благодарен.

Фейзулла обеими руками пожал руку Мамеду, попрощался с остальными.

Выйдя из проходной телецентра, увидел: к остановке подходит троллейбус. Побежал, едва успел сесть.

У Азнефти он вышел из троллейбуса и пересел в автобус. В десять минут девятого добрался до карамельной фабрики.

Три года Фейзулла руководил фабричным драмкружком. В кружке было всего шесть человек: четверо мужчин и две женщины.

Одним из членов этого маленького коллектива был пожилой фабричный сторож Салман-киши. Жил он бобылем, домой его не тянуло, вот и записался в драмкружок.

Был еще в кружке Мухтар, который втянулся в самодеятельность из-за своей жены Розы.

Роза была армянка, неплохо знала азербайджанский язык, однако говорила с акцентом. Очень хотела научиться говорить правильно. В этом ей усердно помогала ее подруга Бехиджа. Именно по настоянию Бехиджи Роза записалась в драмкружок.

Бехиджа, сорокалетняя женщина, была вдовой. По мнению Кябирлинского, она обладала истинным актерским дарованием.

В течение трех лет Кябирлинский готовил к постановке пьесу Джафара Джабарлы «Октай Эль-оглы». Роль Октая Кябирлинский взял себе. Остальные мужские роли он отдал Мухтару, Салману-киши, табельщику Баширу и шоферу Давуду. Так как кружок был пока малочисленный, все, кроме Кябирлинского, имели по две-три роли. Роза исполняла и роль Нади, и роль актрисы Тамары, Бехиджа играла и Френгиз, и сестру Октая Север.

Занятия кружка проводились раз в неделю в красном уголке фабрики комнате, стены которой были увешаны различными лозунгами, таблицами, плакатами, портретами, На красном полотнище через всю стену было написано: «Искусство принадлежит народу». Один из плакатов — сплошь разноцветные квадратики, треугольники, кружочки, столбики и цифры — наглядно рассказывал о годовом плане фабрики, объяснял, в какие города отправляется ее продукция. На стенде с позолоченной рамкой золотыми буквами по красному плюшу было написано: «Передовики производства»; ниже — двадцать фотокарточек, в том числе фото шофера Давуда. Над стендом еще давно Кябирлинский приколол кнопочками два портрета — Джафара Джабарлы и Станиславского. Занавесок на окнах не было, их заменяли пожелтевшие газетные листы. Стены комнаты попахивали известью, недавно здесь был ремонт.