Юби: роман - [24]

Шрифт
Интервал

– Да ладно, – не внял Федор Андреевич Недомерковым обидам. – Дело-то одно делаете… Все вместе…

– Делаем-то вместе и одно, – не отходил от обиды Недомерок, – а награждают розно и по отдельности…

– А у Льва Ильича тоже негласно смотрели? – не сдержал любопытство Федор Андреевич.

Недомерок понял, что сделал непростительный промах. И дело не в том, что негласный обыск подозреваемого ни к чему не привел, а в том, что потенциальный свидетель нюх потерял и забылся, осмеливаясь задавать вопросы о ходе расследования. Капитан представил, что этот разговор стал известным его начальству, и мгновенно протрезвел, потея ладонями и шеей…

«Хорошо, что у нас еще в дефиците жучки и прочая техника подслушки… Не узнают… Надо этого любознательного еще припугнуть…»

– Так не забывайте про подписку о неразглашении, – совсем уже не застольным голосом отчеканил Недомерок.

– А давайте я эту подписку и вправду подпишу, – осмелел Федор Андреевич.

Дело в том, что он уже посекретничал с Йефом, и ему хотелось увидеть эту бумагу с подпиской и прочесть там, кто он такой в будущем деле Йефа – капитанов агент, или свидетель, или еще кто…

– Достаточно устного согласия, – отмахнулся капитан, сам еще не решивший, кем будет Федор Андреевич (пока что и дело не двигалось, и от директора никакого толку).


Этим застольем и закончились доверительные беседы Недомерка с агентом Федором Андреевичем – как отрезало. Взамен на капитана Матюшина стала нападать паника – правда минутная, но со слабостью в ногах и мокрыми ладонями.

Зато у Федора Андреевича ладони перестали потеть – совсем перестали.

* * *

Примерно в тот же зимний вечер, когда Недомерок так неудачно излил давние обиды своей души на Федора Андреевича, в котельную к Недобитку ввалился радостный Степаныч. Накануне, после того как обнаружилось, что все они являются хранителями примерно одной государственной тайны, до него вдруг дошла грандиозность таящихся рядом событий.

– Григорий! – заорал завхоз, сбивая снег с протертого полушубка. – Памятуешь, как я казау про хлебное место?

– Не-е, – попытался вспомнить Григорий, но не слишком усердно.

– Да я казау, что один жид устроил на свое место другого, – понукал к воспоминаниям завхоз. – Что, стало быть, – хлебное место…

– А-а, – вроде бы согласился Григорий, то ли вспомнив, то ли устав вспоминать.

– Нет уж, ты точно вспомни, – наседал Степаныч. – Ты еще спрашивал, чем это место такое из себя хлебное!

– Ну и что? – Григорий сделал вид, что все вспомнил.

– Дык я уразумел… Осенило…

– Ну? – довольно вяло поинтересовался Григорий.

– А у тя чего-нибудь для разговору найдется? Несподручно такое дело и насухую…

– Покуда бошка варит, а руки шаволятся – всегда найдется. – Григорий выставил на стоящий повдалеке от гудущих котлов стол самогонную пол-литру, только что полученную за реанимированный карбюратор.

– Такое вот дело. – Завхоз перетаптывался в нетерпении, пока мутная жидкость наполняла стаканчики. – За усе хорошее, – тостанул он и мигом заглотнул дурью пахучий напиток, занюхивая рукавом полушубка.

– Ну что ты, как на перроне, – пристыдил Григорий, ставя на стол ополовиненную банку соленых огурцов.

– Тут и закусывать-то нечего – на пару глотков, – сказал завхоз.

– Мало будет – найдем, – успокоил Григорий.

– Тады другое дело. – Степаныч расстегнул полушубок и уселся за стол, отполированный долгими душевными беседами. – Вот я и кажу, что место это, до которого наши жиды охочи, – самое хлебное. – Степанычу хотелось заинтриговать собеседника.

– И что же в нем хлебного? – лениво подыграл Григорий.

– На этом месте родину продают. – Степаныч явно ожидал другого эффекта.

– Не понял, – несколько обескураженно признался Григорий.

– Это ж, как на базаре. Стоит человек за прилавком, и усе ведают, что он чего-то продает. И главное, покупатели ведают и – сразу к нему. Другой человек, может, тоже продает, но не стоит на месте, где продают, и никто про то не ведает, – втолковывал Степаныч такие понятные вещи. – Вот и здесь то же самое: покупатели ведают, что на этом месте продают родину.

– Какие покупатели?..

– Ну, этого я ня ведаю… Те, которые покупают… Раз Ильич продает, то, значится, кто-то покупает… А Недомерок казау, что Ильич продает. Дыму ж без огня не бывает…

– Ну, у этих Недомерков дым бывает не только без огня, но и без дыма… – не соглашался Григорий. – Сам подумай, чего такого наш Ильич может продать?

– Кажны человек чего-то ведает, что можно продать.

– Ерунда какая, – начал горячиться Григорий. – Ну вот ты чего такого ведаешь, что можно бы продать?

– Я много ведаю, – со значением протянул Степаныч. – Много чего бачыу – чаму ж не продать? Покупателя только знайти да прицениться… А как его знайдешь? Вот для этого и надо знать место, на которое выйдет покупатель. Уразумел?

– Ты, Степаныч, разве не видишь, как Ильич живет? Если ты веришь во всю эту чушь про продажи и покупки, то где же его барыши? – с другого боку возразил Григорий.

– Этого ня ведаю. Должно быть, хавае. Каб у жида грошей не было? Немагчыма. Значит, хавае…

– Да акстись, Степаныч! Ильич наш – хороший человек, а ты на него такую напраслину… да еще со слов этого Свистка…


Еще от автора Наум Ним
До петушиного крика

Наум Ним (Ефремов) родился в 1951 году в Белоруссии. Окончил Витебский педагогический институт. После многократных обысков и изъятий книг и рукописей был арестован в январе 85-го и в июне осужден по статье 190' закрытым судом в Ростове-на-Дону. Вышел из лагеря в марте 1987-го. На территории СНГ Наум Ним публикуется впервые.


Господи, сделай так…

Это книга о самом очаровательном месте на свете и о многолетней жизни нашей страны, в какой-то мере определившей жизни четырех друзей — Мишки-Мешка, Тимки, Сереги и рассказчика. А может быть, это книга о жизни четырех друзей, в какой-то мере определившей жизнь нашей страны. Все в этой книге правда, и все — фантазия. “Все, что мы любим, во что мы верим, что мы помним и храним, — все это только наши фантазии. Но если поднять глаза вверх и честно повторить фантазии, в которые мы верим, а потом не забыть сказать “Господи, сделай так”, то все наши фантазии обязательно станут реальностью.


Рекомендуем почитать
Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Ястребиная бухта, или Приключения Вероники

Второй роман о Веронике. Первый — «Судовая роль, или Путешествие Вероники».


23 рассказа. О логике, страхе и фантазии

«23 рассказа» — это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные — но в то же время близкие нам миры.Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера — ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!


Не говори, что у нас ничего нет

Рассказ о людях, живших в Китае во времена культурной революции, и об их детях, среди которых оказались и студенты, вышедшие в 1989 году с протестами на площадь Тяньаньмэнь. В центре повествования две молодые женщины Мари Цзян и Ай Мин. Мари уже много лет живет в Ванкувере и пытается воссоздать историю семьи. Вместе с ней читатель узнает, что выпало на долю ее отца, талантливого пианиста Цзян Кая, отца Ай Мин Воробушка и юной скрипачки Чжу Ли, и как их судьбы отразились на жизни следующего поколения.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)