Юби: роман - [23]
Однако есть и еще один человек под темным небосводом, который думает о родине. Не так вот в лоб о своей для нее пользе, как капитан Матюшин, но думает. Это Лев Ильич. Он, например, считает, что мы все приходим в мир, чтобы сделать его лучше. Пусть это не прямо о родине, но и о ней тоже…
Вот и оказывается, что самый близкий человек для Недомерка во всей округе – это его главный враг и противник, а не кто-то из его добровольных агентов. И еще в одном схожи Недомерок и Недотепок – оба они живут вперед, обгоняя медленные жизни своих коллег и соседей, разгоняя окружающее их вязкое время, где спешить – это насмешить, где дела откладываются на вечное завтра, а если и заканчиваются, то все равно недоделанными…
Они раскручивали затхлое время в сквозняки, а время тормозило их и окорачивало…
– Куды ты спешишь, Ильич? – посмеивается обычно водитель школьного автобуса Сергей Викентьевич, отправляясь с Йефом в Витебск загружаться разной хозяйственной мелочевкой, от тетрадей и карандашей до железных коробок с фильмами, которые надо сменять на новые в областном киноархиве (Лев Ильич освоил кинопроекторы, без пользы томившиеся в кинобудке, и запустил просмотр фильмов в актовом зале к огромной радости воспитателей и воспитанников, одинаково маявшихся вечерами без общего дела). – Куды спешить?.. – философствовал водитель. – Усюду аднолькавые[5] колдобины и аднолькавые ямы…
– Столько еще надо успеть, – подгонял Лев Ильич, – столько дел…
Но и Недомерок, отправляясь за своим спортинвентарем, досаждал Сергею Викентьевичу очень схожим нетерпением:
– Газуй!.. Жми!.. Не тормози!..
Сергей Викентьевич Недомерку не возражал – только побуркивал невнятно.
А вот начальство очень даже возражало:
«Куда ты прешь, капитан?.. С умом надо. Сейчас время такое… скользкое… Не сообразишь – сдует к едрене-фене… Не надо бечь впереди времени – незнамо куда занесет… Все эти ускорения не для нас. Медленно поспешай, по старинке, – так и сами удержимся и, может, всю страну удержим…»
Вот и получается, что у охотника куда больше общего с жертвой, чем с его помогалами-загонщиками, и при других обстоятельствах они могли бы стать хорошими приятелями. Трудно только представить, какими должны быть те обстоятельства…
В самом начале славной работы под прикрытием учителя физкультуры Недомерок избрал Федора Андреевича в советники. Не потому, что ему нужны были чьи-то советы, а по необходимости поделиться тайными мыслями и чувствами, взбудораженными ожиданием скорой победы. Да и попросту надо было выпить с кем-то тоскливыми зимними вечерами, свободными от физкультурных или гебешных мероприятий. Кроме директора, никто не подходил ни по чину, ни по статусу.
Федора Андреевича здорово тяготили эти вечерние посиделки, но он терпел, справедливо полагая: пусть уж лучше Недомерок спаивает его, чем, к примеру, соседок по общежитию. Да и спаивал Недомерок не пойлом из винного отдела богушевского продмага, а водкой «Пшеничная», запас которой у него был немереный – наверное, выделяли из оперативных соображений, невзирая на все более и более захватную борьбу за трезвость для всей страны…
– …а как я вашего прежнего учителя вел? – бахвалился Недомерок. – Того, который удружил вам этого своего пособника, картавого на все буквы… Я же его по струнке вел – подсек, как рыбину, и уже не выпускал. Знатный был вражина, матерый… И наглый ведь был – открыто, можно сказать, плевал на нашу советскую мораль… Однажды устраиваем у него негласный обыск… – Недомерок осекся, подумал о том, что только что сказал, понюхал соленый огурец, откусил, еще раз подумал. – Это такое мероприятие, когда надо посмотреть… Но про это тсс – ни звука… Подписку о неразглашении помните?..
– Нет, – честно рванул в отказ Федор Андреевич. – Ничего не подписывал…
– Устную подписку… Слово давали… Помните?
– А-а, это помню…
– Ну вот… Заходим, значит. А жилье-то, жилье – смотреть не на что, и даже непонятно, куда только тратил деньжищи закордонных хозяев…
– Может, их и не было? – робко предположил Федор Андреевич.
– Кого – деньжищ или хозяев?
– Обоих…
– Как это – не было? Были. Суд установил… Поздно, но установил…
– Почему – поздно?..
– Ну так я ж и говорю. Раньше надо было. Мы как зашли – прямо ахнули: вражеская литература – стопками и открыто… Мог же припрятать от детей там или еще от кого…
– От вас?
– От нас не спрячешь – любой тайник на раз-два отыщем… Вот у вас есть какой тайник? – тыкнул пальцем в директорскую грудь Недомерок. – С самогоном, например?..
– Ни боже ж мой, – забормотал Федор Андреевич. – Мне-то чего таить?..
– Не скажите… – не очень доверчиво протянул Недомерок, но палец все-таки убрал. – У каждого что-нибудь да найдется для утайки…
– Ну так только если от бабы, – вильнул Федор Андреевич, – чирик или поллитру – это может, но чтобы от вас… или, не дай бог, от партии…
– Вот это правильно… А тому вражине все было нипочем… Это же представить невозможно: дети ходят, а Солженицын лежит… и под ним еще какая-нибудь Цветаева…
– И что – все забрали?
– Нет, забрать нельзя, обыск-то нелегальный, а у нас все и всегда строго по закону. Если обыск – так с понятыми, с протоколом. – Недомерок ронял слова солидно, на чуточку приоткрывая служебные сложности постороннему. – Посмотрели, чтобы понять – пора или пусть еще погуляет. Решили – пора. А он возьми и – ту-ту, переехал… – Недомерок обиженно вздохнул. – В общем, брали его уже ростовские коллеги. Им и награды, и звания, и разное другое, а нам только благодарность за содействие… с занесением.
Наум Ним (Ефремов) родился в 1951 году в Белоруссии. Окончил Витебский педагогический институт. После многократных обысков и изъятий книг и рукописей был арестован в январе 85-го и в июне осужден по статье 190' закрытым судом в Ростове-на-Дону. Вышел из лагеря в марте 1987-го. На территории СНГ Наум Ним публикуется впервые.
Это книга о самом очаровательном месте на свете и о многолетней жизни нашей страны, в какой-то мере определившей жизни четырех друзей — Мишки-Мешка, Тимки, Сереги и рассказчика. А может быть, это книга о жизни четырех друзей, в какой-то мере определившей жизнь нашей страны. Все в этой книге правда, и все — фантазия. “Все, что мы любим, во что мы верим, что мы помним и храним, — все это только наши фантазии. Но если поднять глаза вверх и честно повторить фантазии, в которые мы верим, а потом не забыть сказать “Господи, сделай так”, то все наши фантазии обязательно станут реальностью.
Второй роман о Веронике. Первый — «Судовая роль, или Путешествие Вероники».
«23 рассказа» — это срез творчества Дмитрия Витера, результирующий сборник за десять лет с лучшими его рассказами. Внутри, под этой обложкой, живут люди и роботы, артисты и животные, дети и фанатики. Магия автора ведет нас в чудесные, порой опасные, иногда даже смертельно опасные, нереальные — но в то же время близкие нам миры.Откройте книгу. Попробуйте на вкус двадцать три мира Дмитрия Витера — ведь среди них есть блюда, достойные самых привередливых гурманов!
Рассказ о людях, живших в Китае во времена культурной революции, и об их детях, среди которых оказались и студенты, вышедшие в 1989 году с протестами на площадь Тяньаньмэнь. В центре повествования две молодые женщины Мари Цзян и Ай Мин. Мари уже много лет живет в Ванкувере и пытается воссоздать историю семьи. Вместе с ней читатель узнает, что выпало на долю ее отца, талантливого пианиста Цзян Кая, отца Ай Мин Воробушка и юной скрипачки Чжу Ли, и как их судьбы отразились на жизни следующего поколения.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)