Йоля или про то, что всё – не так, как на самом деле… - [66]

Йоля застыл, как изваяние, не решаясь подойти ближе. Скупая мужская «жемчужина» выкатилась из глаза и тысячами бисеринок разлетелась по его волосатой груди.

То, что Мен была совсем бледная, теперь мог рассмотреть не только Йоля. К месту трагедии подоспели Алексей с Ольгой, не перестающей удивляться всему увиденному. У них был фонарь, который они прихватили из дома после того, как справились с огнём.

И тут ночную тишину разорвал чудовищный протяжный рёв, от которого у присутствующих, что называется, волосы стали дыбом. На Йолю жалко было смотреть. Алексей глядя на него, подумал: «Вот судьба. А ведь это чудо несчастное сегодня второй раз меня спасает…». «В третий», – кто-то поправил его мысленно.

Дед Ёшка подумал о другом, и ему стало не по себе. «Это же немыслимо! Это не укладывается ни в какие рамки! Тут такое знамение – явление ещё одного Ээзи! О небо! И чтобы не просто помыслить и, тем более, поднять руку, а разом погубить бессмертного Ээзи. Всё! Конец! Где эта лярва?»

Теперь, «ночная тишина», не успевшая отойти после Йолиного рёва, нарушалась другим… Это дед Ёшка, пока не наступил конец Света, занимался «укрощением строптивой». Эмма Петровна оказалась «сокрушённой» не до конца. Йоля только немного подмял её и оглушил. Вот, что значит «не навреди». Тут она пришла в себя, взъерепенилась и тех, кто был поближе, стала посылать подальше. Сейчас вдова полковника пыталась вырваться из цепких объятий старого охотника. При этом она осипшим голосом крыла таким отборным матом, что дед Ёшка, со своими безобидным фольклором, отставал на пару «этажей». Он, удивлённый, только цокал языкоми приговаривал:

– Ухты! Ухты! Надо запомнить…

Тем временем Ольга, придя в себя от увиденного, деловито осматривала тело необычных форм и размеров. Как будто ей не впервой осматривать реликтовых пациентов. Тут она склонилась над раной и попросила:

– Лёш, сюда посвети.

А потом спросила:

– А у нас нашатырка осталась?

44. «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…»

Туман молочным облаком накрывал предгорную равнину и безупречную гладь лесного озера. С возвышенности, на котором восседал дед Ёшка, все эти, торчащие из плотной белизны, деревья и кустарники всевозможных форм и оттенков зелёного, смотрелись, словно листья салата на праздничном фарфоре гигантской тарелки. Эта «вегетарианская тарелка» постепенно и неумолимо видоизменялась и таяла под набирающими силу лучами восходящего солнца. И было во всём этом такое спокойствие, такое умиротворение, что хотелось просто раствориться и стать частью этой красоты.

Дед Ёшка так и делал, регулярно «растворялся», насколько позволяло воображение, ну и погода, конечно. В дождик-то, пожалуй, можно раствориться не образно, а буквально. Ну, допустим, не буквально, если не сахарный, конечно, но как-то так…

Правда, последние два года небо сильно не гневалось и, если промокало, то больше так, для порядку, дождями грибными и без фанатизма.

Теперь дед Ёшка вставал раньше, чем обычно, чуть ли не до рассвета. Но просыпался не от стариковской бессонницы или того, что где-то болит и значит, что пока не умер, а от ощущения какого-то вселенского спокойствия и умиротворения. Похожее состояния чаще бывает в детстве, по нему ностальгируешь в зрелые годы, и оно за «хорошее поведение» может посещать и на склоне лет. Безмятежность, так это называется. У детей безмятежность обусловлена родительской любовью и вниманием, нежностью и заботой. Что касается деда Ёшки, то он с некоторых пор тоже ощущал «родительскую заботу», а точнее – заботу «матери», а ещё точнее – матери природы, которая регулярно как бы ободряла и успокаивала его: «Теперь всё будет хорошо». Однажды об этом он так и спросил Ольгу:

– Оленька, дочка, от чего мне так хорошо?

– Дедуль, у тебя вид такой блаженный. Это всё окситоцин – такой гормон гипофизарный.

– Эх, молодёжь, – засмеялся в ответ дед Ёшка, – Ты ещё скажи, что выброс ентого гормона стимулируется при лактации – кормлении грудью.

Тут уж рассмеялись все.

Внешне, казалось, ничего не изменилось. Он так же сутками пропадал в лесу со своей «гремучей палкой», помогал ребятам по хозяйству и во всех их начинаниях. Только вот жить перебрался к ним окончательно. На то были веские причины.

То, что раньше его тревожило и вызывало предчувствие неотвратимой беды, безвозвратно исчезло, рассеялось, как тот туман…

А туман и впрямь рассеялся. Пора было возвращаться. Дед Ёшка поднялся со своего «пьедестала», проворно спустился с вершины холма и бодро зашагал по тропинке вдоль озера.

Не часто, но случалось, что дед Ёшка мысленно возвращался к событиям того вечера, а вернее – ночи. Но всё это больше походило на сказку, которая, впрочем, имела продолжение.

Убедившись, что рана пустяшная, Ольга отослала Алексея в дом за перевязочными материалами и нашатырным спиртом. Судя по всему, эта впечатлительная особа находилась в обмороке. Рана была пустяшная. А пузырёк с «живой водой» должен была её воскресить. То, что перед ней именно «особа», наш «Айболит», помимо всего прочего, догадалась и по поведению «самца», не в обиду Йоле будет сказано, по тому, как он убивался по поводу своей подруги и пока ни о чём не догадывался.