Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - [60]

К мысли, что именно в страсбургской типографской деятельности следует искать начала жизненной и посмертной катастрофы Гутенберга, подводят как раз те из ранних известий, которые утверждают его первоизобретательство. «Кёльнская хроника» 1499 г., сообщив, что книгопечатание изобрел он в 1440 г., говорит, что печатать начали в 1450 г. в Майнце с латинской Библии, а в промежутке «изыскивали искусство и что к нему принадлежит», добавляя, что всякий, кто утверждает, будто что-либо печатали ранее этого, vurwitzig — неуместно любопытен, т. е. хронист как бы предлагает в это не вникать. Что Шеффер в разговоре с Тритемием перенес изобретение на 1450 г., диктовалось своекорыстными мотивами. Но и Иво Виттиг, старавшийся о приоритете Гутенберга, в Ливии 1505 г. принимает эту дату (хотя, как видно по Бергеллану, истинный год изобретения в Майнце знали). В 1493 г. «Всемирная хроника» Шеделя, несомненно имевшего точную информацию (см. гл. VII), сохраняет 1440 г., но без имени Гутенберга. Эволюция Вимпфелинга, начавшего с полной формулы — Страсбург, Гутенберг, 1440,— а затем Гутенберга из нее изъявшего, тоже показывает, что сочетание этих трех компонентов (точнее — года и имени, города лишь вторично) «пахло жареным».

Для раскрытия идейного направления Гутенберга в ранний период главная роль принадлежит немецкой «Сивиллиной книге», фрагмент которой — «Фрагмент о Страшном суде» всплыл в Майнце в конце прошлого века. Немецкая «Сивиллина книга» — менестрельского типа поэма, происхождением своим обязанная ереси «царства мира» и прикрепленная к имени некоего императора Фридриха, который уничтожит растленную и жадную церковную иерархию, плохих попов и монахов («добрым бедным» проповедникам обещается полное послушание), безобразия светских князей и их слуг, освободит «гроб господень», после чего в знак отказа от войны и власти повесит свой щит на сухом дереве у врат Иерусалима, и тогда оно зазеленеет (см. гл. I). А далее установится равенство, язычники, иудеи, татары уверуют в Христа, и будет у всех людей одна вера — вплоть до Антихриста, второго пришествия Христа, Страшного суда и конечного воздаяния. Напечатанный текст поэмы отнесен к окружению вождя тюрингенских флагеллянтов — лже-Фридриха Конрада Шмидта, сожженного в 1369 г. Преследования этого движения, в основном крестьянского (с обычным для крестовопоходных ересей отказом от имущества), зафиксированы до 1414 г. Однако поэма (вряд ли возникшая не при Фридрихе Деревянный башмак) и по плачу об упадке «Римской империи»[14] и по универсальности идей — отнюдь не локального значения. Использованный в ней материал штауфенской пропаганды социально переосмыслен [15] и несет следы разных сфер ее обращения. Так, замена принятого в ранних императорских пророчествах положения короны на Голгофе щитом на «древе Адама» — рыцарская (тамплиерская?) символика; «добрые бедные» — обычное обозначение вальденсов; мотив перехода язычников, иудеев, татар в христианство прямо идет от Иоахима, но освобождение Иерусалима уже стало символом социально освободительных целей; за основу единой веры берется греческая («…werden allen chrichen H. B.> gemein / Und dan wyrt ein geloue allein»), что, хотя идет от Штауфена, указывает на бытование текста в гуситской среде: чешские еретики, включая сподвижника Гуса — Иеронима Пражского питали иллюзии насчет своей близости к греческому православию (по признакам причащения мирян «под обоими видами», отсутствия папства). В рукописной традиции немецкая «Сивиллина книга» известна в двух редакциях — краткой (первоначальной) и расширенной, наиболее ранний список которой датируется началом 1440-х гг. Добавленный во второй версии текст более поздний, другого автора, присоединен механически (после Страшного суда ряд эпизодов, в том числе и суд, повторяются), обещает спасение через исповедь и церковное покаяние, т. е. снижает еретичность поэмы. Во второй версии «Сивиллина книга» начиная с 1492 г. и далее в XVI в. (тоже в период подъема крестьянского движения) неоднократно печаталась. Вопрос, какую из двух напечатал Гутенберг, был убедительно решен в 1934 г. Г. Цедлером (из расчета текста в соотношении с размером шрифта и с обычными для ранней гутенберговской практики числом строк на странице и объемом изданий) в пользу версии краткой. Актуальность поэмы Цедлер связал с недавним избранием в императоры — действительно Фридриха III, не делая иных выводов, хотя они напрашиваются. Прежде всего: избрание Фридриха III произошло в 1440 г. Тот же год наиболее непредвзятые из ранних известий указывают как год изобретения книгопечатания. Если в свете этих двух дат взглянуть на «Сивиллину книгу», то есть все основания увидеть в ней — не непременно самое первое произведение типографской печати, но то самое, на котором зиждется дата изобретения: только в первые месяцы по избрании Фридриха III — пока не сказалась его сперва «вихлявая» в отношении Базельского собора, а затем пропапская позиция, а главное — пока не проявилась (что случилось еще быстрей) его феодалистская, активно противонародная установка, можно было приветствовать его печатанием (если не подношением) связываемой с его именем такой программы. Сколько-то позже это было уже немыслимо. И именно с этим изданием — в силу косвенной его адресованности императору и по программному смыслу — правдоподобней всего связывать тот первый колофон с именем Гутенберга, с объявлением об изобретении и датой, без коего соединения этих трех элементов в ранних известиях не могло быть. И в данном контексте значение и назначение изобретения с полной очевидностью должны были рисоваться изобретателю. Значит ли это, что Гутенберг разделял воззрения и программу «Сивиллиной книги»? Сам факт напечатания говорит об этом. Иначе идти на риск не имело смысла. А риск был, ибо издание вышло на фоне нараставшего в прирейнских областях Германии народного движения, войны швейцарских кантонов за независимость (а феодальные битвы с ними шли тогда близ Базеля), гражданской войны в Чехии. И «Сивиллина книга» ничем не отличалась от чаяний левого крыла богемских еретиков (хилиасты были левыми даже среди три года назад — в 1437 г. — разгромленных в Чехии таборитов). Однако привязка к избранию реального, «законного» Фридриха III могла временно защитить от обвинения в ереси человека, при помощи нового изобретения изобразившего «Сивиллину книгу». По мере удаления от этого момента alibi теряло действенность. Возможно, что расширенная версия, возникшая в самом начале 1440-х гг. была как бы репликой (в рамках того же произведения, так часто бывало в Средние века) на гутенберговское издание.