Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - [33]

14. VIII.1457 г. вышла в свет великолепная служебная Псалтырь (Psalterium Moguntinum) в двух крупных, разного кегля шрифтах, украшенная двуцветными — печатанными с литых металлических форм — инициалами, красными строками и заглавными буквами, оттиснутыми одновременно с черным текстом, в конце коей значилось, что она сделана при помощи нового изобретения Йоханном Фустом и Петером Шеффером, через два года — аналогичная первой Псалтырь бенедиктинская с таким же колофоном. И эта фирма (после смерти Фуста перешедшая к ставшему его зятем Шефферу) существовала почти 100 лет, а ее основателям вкупе и порознь уже в XV в. приписывалось изобретение книгопечатания. Сведения о Гутенберге и далее отрывочны. 21.VI.1457 г. он упомянут среди свидетелей при продаже недвижимости в акте, составленном тем же Ульрихом Хельмаспергером в присутствии Леонхарда Менгосса, каноника майнцского монастыря св. Виктора. В записях страсбургского монастыря св. Фомы с 1457 г. появляется отметка о возбуждении дела об аресте его (и его поручителя Брехтера) за невыплату процентов по долгу 1442 г., с 1461 г. там же помечено обращение в имперский суд, в 1462 г. в Майнц, но безуспешное; иск этот тянется и после смерти изобретателя. Майнцская хроника событий 1461–63 гг., разыгравшихся по поводу смещения папой Пием II архиепископа Дитера фон Изенбурга и утверждения вместо него Адольфа Нассау, сообщает, что воззвание восставшего Дитера было во многих экземплярах напечатано «первым печатником Майнца Йоханном Гутенбергом»; других упоминаний о его печатной деятельности нет, совместного с Фустом издания как не бывало. Сохранилась грамота Адольфа от 17.IV. 1465 г., гласящая, что за услуги, оказанные ему и его епархии, и в расчете на будущие услуги он назначает Йоханна Гутенберга пожизненно своим придворным. Запись современника о том, что Anno domini М°. CCCC.LXVIII uff sankt blasius tag (3.II) starp der ersam meinster Henne Ginsfleiss dem got gnade [2] на эльтвилльском экземпляре раннего шефферовского издания, после 1916 г. пропавшем (предполагалось, что запись сделана упомянутым каноником Менгоссом, имевшим в Эльтвилле приход). Расписка бывшего майнцского городского синдика — доктора канонического права Конрада Хумери в получении 26.II.1468 г. оставшихся после Гутенберга, но принадлежавших Хумери «форм, букв, инструмента» и пр., относящегося к печатанию, с обязательством не употреблять их и не продавать вне Майнца (если майнцский гражданин предложит столько, сколько чужой). Упоминание в списке сперва живых, затем среди умерших членов братства при монастыре св. Виктора. Все в совокупности говорит, что в конце 1455 г. Гутенберг оказался неплатежеспособен и что дело его отошло к Фусту: типография (за малым вычетом); и совместное издание, иначе он мог бы типографию выкупить. Эта катастрофа предполагает злоупотребление — либо Гутенберга в предыстории, либо Фуста в самой тяжбе (но тогда вместе с ним и судей). И процесс Фуста против Гутенберга в известном смысле длится поныне: с сочувствием ли к изобретателю — сводя предысторию тяжбы к конфликту между художником и дельцом, или порицательно — и в делах Гутенберг был безответствен, и вообще с чужими деньгами обращался вольно, и пытался обмануть суд, и т. д. — гутенберговеды исходят из правоты Фуста. Она как бы задана авторитетом Шеффера, импозантностью — по богатству, крену в академизм, рекламе, длительности — его издательской карьеры. Для обоснования этой правоты приходится прибегать к сложнейшим — часто наперекор смыслу акта и правовым нормам — юридическим и финансовым домыслам, рассматривать процесс вне контекста, как шахматную партию, опуская суть — то, что знали и Гутенберг, и Фуст, и их свидетели, и составивший акт нотарий, и, вероятно, судьи: дело шло не вообще о рабочих приспособлениях, а о новом изобретении, и не частности — особого молоточка или т. п. (таких тяжб XV век знал достаточно), а «нового искусства писать», дававшего не один, а сразу много экземпляров любого текста. И не вообще о совместном предприятии тяжущихся шла речь, а о реализации этого изобретения в общем их «деле книг», которое, кроме дохода, должно было принести еще и славу. Без этой посылки все анализы тяжбы, а тем более — реконструкции ее предыстории и последствий идут мимо цели.

Есть основания считать, что, вернувшись в Майнц, Гутенберг обзавелся небольшой типографией. Часть ее оснащения — словолитный инструмент, пунсоны, матрицы, небольшие отливки шрифта — должна была быть у него с собою; заем Гельтхуса был нужен, чтобы привести ее в рабочее состояние. Находилась она, видимо, — так сообщает Вимпфелинг в 1505 г. — в доме цум Гутенберг, хотя вряд ли унаследованном: владение им обеспечило бы кредитоспособность изобретателя (которой, как видно по долговому обязательству Гельтхуса, не было). Возможно, что вдовый с 1443 г. его деверь Клаус Витцтум предоставил ему там убежище; в чьи руки перешел Гутенбергхоф после смерти Витцтума в начале 1450 г., неясно; предполагается, что Гутенберг тогда сменил жительство на дом цум Хумбрехт, принадлежавший другому его родственнику — Хенне Залману, жившему во Франкфурте. Так же неясно, имелись ли у него изначально помощники и кто они были, какие пути свели его с Фустом и когда именно. Однако без работающей типографии, без зримой убедительности ее наличного geczuge и намечаемого нового, т. е. без показа проб набора и печати первого их «соглашения» не могло быть: под залог эксперимента Фуст денег бы не дал. На что мог рассчитывать Гутенберг, подписывая такое огромное при скудости своих средств долговое обязательство? Предназначать заем только на geczuge значило заведомо запродать его Фусту (что можно было сделать более простым способом). Расчет изобретателя мог состоять только в том, чтобы на эти деньги, расширив свою типографию и отлив достаточно шрифта, выпустить отвечающее его планам и в то же время интересам многих людей — явно значительное — издание, продажа которого позволила бы ему расквитаться с заимодавцем. На одно типографское оснащение, включая шрифты, единовременных 800 гульденов не требовалось (подтверждение, что подразумевалось издание, — в словах Фуста, что ссуда назначалась на завершение некоего werck, так орудия производства не обозначались). Судя по тому, что договор об общем «деле книг» состоялся спустя более двух лет после ссуды, Гутенберг пытался сперва обойтись своими силами и пошел на совместное издание, только убедившись в их недостаточности. Этому несомненно «помогло», что Фуст ссуду выдавал по частям. Гутенбергу он, вероятно, каждый раз мотивировал неполноту очередной выплаты невозможностью достать нужную сумму. А на самом деле? Чтобы дать немалые деньги под залог малочисленного, а частью лишь проектируемого geczuge, Фуст должен был увидеть перспективу, т. е. не какую-то вообще продукцию, а издание, отвечающее его представлению о солидности и почетности дела, и услышать от Гутенберга о том большом издании, которое последний собирался осуществить на его ссуду, что единственно могло обеспечить ее возврат. Этот момент, сам по себе неизбежный, был и фатальным, ибо, плюс к стимулу выгоды (который к объекту своего приложения безразличен), вводил сильнейший — честолюбие: как видно из последующего, Фуст вознамерился стать соучастником (вряд ли сразу собственником) славы нового способа делать книги. Этого ни Гутенберг не учел, ни вслед за ним гутенберговеды. Условием Фуста при ссуде это быть не могло: он мог опасаться, что Гутенберг откажется от денег и поищет другого случая. Получив от Гутенберга вексель — таковым по существу была «запись их соглашения», — причем на полную сумму при вручении какой-то ее части (здесь изобретатель, видимо, попался на доверии), Фуст становился вроде бы хозяином положения: мог остальной части ссуды не давать, ежегодно требовать проценты с 800 гульденов, т. е. создавать для Гутенберга максимально невыгодные условия и тем вернее, казалось бы, получить его geczuge. Фуст этого не сделал, наоборот: не брал с Гутенберга процентов, ссуду растягивал, но выдавал (судя по недоданным 50 гульденам, после первой небольшими порциями). Для такого поведения были веские причины. Во-первых, на том этапе без Гутенберга, т. е. без владения секретом типографии, ценность его типографского имущества, сколь угодно умноженного и совершенного, немногим превысила бы стоимость затраченных на него материалов. И по относящейся к geczuge оговорке в векселе, что заимодавца не касалось, «будет оно стоить больше или меньше», учитывая тогдашнее состояние гутенберговской печатни (а не роль этого условия при развязке), можно заключить, что для Фуста в то время стоимость самого оборудования действительно была второстепенной: главное впечатление составлял «новый способ писать» и раскрытые изобретателем перспективы его применения. Иного пути стать причастным к тому и другому, как через общее «дело книг», у Фуста не было. Для того чтобы оно могло состояться, нужно было, с одной стороны, сорвать задуманное Гутенбергом издание, с другой — сохранить доверие и за собою — роль благодетеля. Ибо риск, что тот найдет другого компаньона, оставался (и залогом оборудования Фусту это право не исключалось). А нарастание процентов, увеличивая долг Гутенберга, само работало на Фуста (тем более, что изобретатель его намерению процентов не брать поверил). Во-вторых, взимание процентов при неполной ссуде как с полной законным не было и при наличии свидетелей (вряд ли без них обошлось) могло вызвать неприятности. Так что отказ Фуста от процентов — скорее всего на предложение Гутенберга к концу первого годового срока — диктовался не только его дальним прицелом, но и осторожностью; вероятно, что Гутенберг предлагал проценты с реально полученных им денег, поставив этим Фуста перед выбором — либо отказа от них, либо саморазоблачения.