Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - [65]

Как от матроса от меня было мало толку. Я ничего не смыслила в двигателях, ни разу не отполировала медные детали лодки и не разбиралась в картах. Но зато умела отдавать швартовы, вести буксир, швартоваться в доках и управляться с канатами, привязывающими лодку к буксиру. Пусть у меня не очень хорошо получалось, но Ларри не слишком беспокоило, что восьмиклассница в косичках, вечно витающая в облаках и влюбленная в какого-нибудь мальчика, ведет его лодку к пристани под насмешливыми взглядами суровых местных морских волков. Но я ни разу не врезалась в причал, ни разу не потеряла груз, и меня никогда не зажимало между баржей и лодкой.

Как выяснилось, работая на буксире, приходилось часто выплывать в самое неподходящее время дня. Это было отчасти связано с приливами. А еще с тем, что, помимо поисков заработка традиционными способами, Ларри также оказывал услуги морской «скорой помощи». Он установил у нас в гостиной береговую рацию, и, когда мы играли в скрэббл или просто сидели дома вечерами, она всегда была включена на маленькую громкость, чтобы не пропустить сигнал бедствия. Если кто-то натыкался на мель, мы выходили в море и вытаскивали бедолагу.

Поэтому в пять часов вечера в июле мы вполне могли идти на всех парах к гавани Рейд под слепящим глаза солнцем. Ларри никогда не терял хорошего расположения духа, но на буксире всегда был молчалив, немногословен и не терпел разгильдяйства. До захода солнца у нас оставалось еще примерно четыре световых часа. Вода в заливе Пьюджет-Саунд не всегда идеально ровная, и вот сейчас ее покрывали небольшие барашки, с одной стороны черные, а с другой стороны — переливающиеся фиолетовым, серым, бирюзово-зеленым. Запах дизеля, который до сих пор у меня ассоциируется с мужчинами, был повсюду. Я стояла в рубке за рулем, ухватившись за деревянную рукоять. Рация была включена, а Ларри носился по лодке, как гиперактивная мартышка: проверял канаты, днище, мотор. У него были быстрые движения, и соображал он быстро — я такой никогда не была и не буду.

Он поднялся в рубку и сел позади меня на табуретку, закинув ногу на ногу. Он был в голубых джинсах, а на ногах — кожаные сандалии, которые на полуострове Олимпик называли «ромео». В отличие от пижонских сандалий, которые ребята у нас в колледже носили, «ромео» были обувью рабочего класса. Ларри изучал навигационную карту и периодически давал мне более точный курс к месту нашего назначения: к вставшей на мель лодке с западной стороны острова Уолдрон.

Вэн Моррисон в радиоприемнике пел свои стихи то сдавленным, то звучным голосом. Я проезжала мимо острова Спиден. Сделала погромче, мы с Ларри переглянулись, улыбнулись и дальше пошли молча. Дикие ледяные волны бились о борта буксира.

Солнце, проникавшее сквозь окна, по-прежнему грело, но в открытую дверь рубки врывался резкий ветер, не давая забыть о том, что мы всё-таки на севере. Я больше нигде никогда не жила и думала, что так и должно быть, что воздух всегда такой — холодный и горячий одновременно. Но к тому моменту в своей жизни я знала достаточно, чтобы понять: мне повезло. Повезло быть девчонкой в капитанской рубке, в открытом море среди островов с их выжженными склонами и соломенной травой, белой, как волосы у девчонки из клипа «Бич Бойз». Повезло, что я веду буксир и стою в рубке, построенной из шестидесятилетней древесины. Повезло, что рядом человек, пахнущий дизелем; он слишком стар, чтобы быть моим братом, но слишком молод, чтобы быть отцом; он любит меня, но никогда, никогда не скажет этого вслух.

Он встал, заметив впереди нашу цель.

— Веди туда, — велел он.

— Это Уолдрон?

— Да.

— Поворачивать перед мысом или после?

— Сразу после. Там большой выступ, поэтому развернись как следует, а потом замедли ход.

Я повела лодку вокруг мыса с большим запасом, а Ларри выглянул из рубки, высматривая потерпевший корабль. Мы сразу его увидели, обогнув мыс: парусная яхта, застрявшая между скал. Дело было в отлив, и лодку вынесло на берег, как кита.

— Веди буксир в гавань, — приказал Ларри, приглаживая бороду рукой, как скребком. — Сейчас замедляйся. Еще. Задний ход.

Я дала задний ход, и вода за бортом забурлила белой пеной.

— Молодец, — крикнул Ларри, — теперь остановись.

Я остановила лодку, а Ларри стоял и смотрел на застрявшую яхту. Он думал, это было ясно — потому что, решив, что делать, он тут же снялся бы с места.

И вот у него возник план. Мы подождем прилива, как можно осторожнее вытащим яхту из скал и отбуксируем в ближайшую марину на случай, если в корпусе есть пробоина.

Всё прошло гладко. Уже через час мы вытащили яхту и прибыли на причал в Истсаунде до темноты. Марина Рош-Харбор была ближе, но владелец почему-то захотел именно в Истсаунд. Нас это устраивало — больше денег. Домой возвращались уже в темноте. Ларри не похвалил меня, ничего не сказал о том, как хорошо я поработала. Но на пристане купил мне колы в автомате и разрешил выбрать канал на радио. А еще посмеялся над неуклюжей детской шуткой о владельцах пузатых белоснежных яхт, что стояли на якоре в гавани. «Они, наверное, сейчас телевизор смотрят», — сказала я. Он рассмеялся, и мне стало так хорошо. Я была счастлива, и была крутым моряком. Обычно одно с другим не вязалось. Мы рассекали в темноте и наконец, чуть позже полуночи, приплыли домой. Разошлись по своим чердакам. Меня переполняло изумительное чувство: что я среди своих. Как всем детям, это чувство мне было нужно как воздух.