Йод - [29]

Я не завидовал федеральным солдатам.

В полдень было тридцать градусов. Злое солнце: мутный ярко-желтый диск. Город в низине, со всех сторон возвышенности – воздух стоит. Мелкая пыль, от нее никуда не деться. Набивается в волосы, через несколько часов они встают дыбом, и я ругаю себя за то, что перед отъездом не постригся максимально коротко. Запах, как на летном поле. Керосин, дизельный выхлоп. И обязательно чеснок. Иногда протянет вареной бараниной или 8 жареным луком – и опять смрад железных машин. Вот одна из них, сотрясая землю, проносится по улице – сначала слышен гром и рев, мелко дрожит земля, потом над остатками крыш появляется облако сизого дыма, далее в поле зрения вдвигается оно: черно-зеленое, огромное, утыканное антеннами, на броне – закопченные полуголые люди, плотно уперев широко расставленные ноги, курят, скалятся, все блондины, круглые лица, вздернутые носы.

Свои.

Чечены из ополчения провожают танк задумчивыми взглядами. Им танков не выделили. Им не очень доверяют. На всю чеченскую милицию дали один бронетранспортер. У федералов сила, у них вертолеты, радары, разделяющиеся боеголовки, самоходные гаубицы и системы реактивного залпового огня. У них есть противотанковая ракета, она летит, а следом с умопомрачительной быстротой разматывается провод – посредством его ракетою можно управлять. Причем справится не каждый. Кандидат должен взять кончиками пальцев перевернутое чайное блюдце и удержать в его центре стальной шарик. Кто умеет, тот и становится уничтожителем танков.

Оружия мне не дали. Даже пистолета. Да я и не просил.

Зачем я приехал? С кем собрался воевать, Мальбрук херов? Имел ли я на этой территории личных врагов? Нет. Хотел ли вернуть Чечню в состав Российской Федерации? Да, хотел, но не до фанатизма. С гораздо большим удовольствием я б вернул Аляску. Или Крым.

Крыма особенно жаль, там еще Лев Николаевич кровь проливал, а теперь черноморская жемчужина по колено засыпана шелухой от семечек. Деньги русских туристов могли бы рекой течь в Ялту и Феодосию, а текут в Шарм-эльШейх.

В Москве видел я сотни людей – и по телевизору, и лично, – страстно желаюших распространить власть Российского государства до самых дальних рубежей, включая Луну, Марс и спутники Юпитера. Но в Чечне, в эпицентре войны за целостность великой державы, я таких не повстречал. Очевидно, популяция пламенных патриотов-интеллектуалов обитает только в пределах Садового кольца. Я служил в армии, обучен защищать Отечество – мужчины, подобные мне, всегда немного «ястребы». И я, бывало, грешил воинственными лозунгами. И даже, пока сюда летел, придумал афоризм: «Чечня – крайняя плоть империи». Однако в Грозном, на улицах, усыпанных гильзами и битым кирпичом, голова вдруг отказалась производить афоризмы. И вообще, непрерывный внутренний монолог приобрел необычный характер: на открытой местности – там, где могла прилететь ко мне моя пуля, – он приостанавливался, зато в защищенных помещениях мысли возникали в необычно большом количестве.

Впрочем, в первый день я мало думал. Больше смотрел.

Итак, с кем я хотел воевать? Если бы, например, по дороге из аэропорта в город случилась засада – имея оружие, я б мгновенно ответил огнем. Однако ситуация могла сложиться иначе. Прострелили колеса, обезоружили моего веселого сопровождающего, положили московского визитера рылом в траву, приставили к затылку ствол – и только потом задали вопрос. С чем пожаловал? Говори, а то зарежем, как барана.

И пришлось бы мне ответить просто и кратко: мол, это никого не касается, захотел – и приехал. Если любой чеченец волен свободно прибыть в Москву, значит, и я могу переместиться в обратном направлении. А что? Вы делаете свои дела под моими окнами – стало быть, и я буду делать свои дела под вашими. Так бы я ответил, да. 8 И это была бы правда.

Но не вся.

А вот она вся: я приехал, потому что мне обещали ответственную и сложную работу. Приехал в гущу событий. Понюхать пороху. Посмотреть своими глазами. Дотронуться до войны.

Там, в Москве, на родине, я никому не был нужен, кроме своей семьи, – я приехал туда, где был нужен. Мне сказали: ты нужен, давай к нам; я кивнул. Мне нравится, когда я нужен.

Приехал, потому что меня ожесточило предательство бывшего друга. Почти год я размышлял о казни, готовился стать убийцей, и, когда мне предложили поехать туда, где убивают каждый день, в больших количествах, где смерть повсюду, я недолго думал. Ближе к смерти, еще ближе, совсем близко; к черту Михаила, к черту чемодан с деньгами, с этим как-нибудь потом разберемся.

Отсидеть три года, остаться нищим, разочароваться в людях и уехать на Кавказ – по-моему, вполне логичная последовательность событий. Слишком сильно звенело в моей голове после оплеухи, которую отвесила судьба, – что делать? Естественно, напроситься на новую оплеуху.

Приехал еще и потому, что вдруг затосковал. Пока я сидел по тюрьмам, жизнь изменилась. Меня посадили в девяносто шестом – тогда каша еще вовсю заваривалась; спустя три года ее уже доели и ложку облизали. Публика осмелела и расслабилась. Угловатым кроманьонцем я ходил вдоль ярких витрин, наблюдая, как субтильные чувачки в галстучках элегантно добывают из банкоматов хрустящий лавандос. Москва стала городом расслабленных. Менты обращались ко всем на «вы». В трех кварталах от моего дома открылся клуб для педерастов.