Языки современной поэзии - [13]

которым заканчивается эта строфа, появляется высокий стиль.

Не исключено, что это стихотворение тематически связано с одним из ранних стихов Бродского «Петухи» — о юношах-поэтах, отправляющихся за жемчужными зернами в навозные кучи[69]. Мы нашли его сами. / И очистили сами. / Об удаче сообщаем / собственными голосами[70]. В русском языке есть слова и словосочетания, в которых метафорические значения слова петух выражают неодобрительную оценку с позиции превосходства — петушиться, обозначают неудачу — пустить (дать) петуха (о неустойчивом голосе, ошибке в пении). У Бродского эти языковые знаки снижения предстают как утверждение ценностей, и петухи как будто заменяют традиционно-поэтических соловьев. Лосев развивает образ в том же направлении от низкого к высокому.

Наблюдения над поэтикой Лосева завершим анализом стихотворения, которое представляет собой рассуждение на тему палиндромической зеркальности русского местоимения я [ja] и английского I [aj]:

ИГРА СЛОВ С ПЯТНОМ СВЕТА

I

Я не знал, что умирает. Знали руки, ноги,

внутренние органы,

все уставшие поддерживать жизнь клетки тела.

Знало даже

сознание, но сознание по-настоящему никогда

ничего не знает,

оно только умеет логизировать:

поскольку сердце, желудок, большой палец правой ноги

и проч. подают какие-то сигналы,

можно сделать вывод, что жизнь данного тела

близится к концу.

Однако все части тела,

в том числе и производящий сознание мозг,

были не-я.

II

Я нематериально, не связано непосредственно

с телом и поэтому не может ощущать умирания и

верить в смерть. Я —

перемещающаяся мимолетная встреча разных импульсов

мозга, яркая световая

точка в пересечении лучей.

(Или тусклая.)

Голограмма? Нет, точка, пятно

света, потому что не имеет своего образа. Я

нематериально, не имеет своего образа, как невидимый

звук j в слове/букве Я.

Заврался.

Отчего ж невидимый? В кириллице наклонная палочка

в Я (вертикальная в Ю) и есть j.

Палочка, приставленная к альфе, — Я.

Палочка, приставленная к ОУ, — Ю.

(Две потерянные над этими йотами точки ушли в ё.)

III

Что, сынку, помогла тебя твоя метафора? Нет,

не помогла. Метафора всегда заводит в болото.

Но другого Сусанина на нас нет.

IV

«Я, я, я»

ужаснувшегося Ходасевича — jajaja — визг:

айайай!

V

Как в школе.

«Спорим, что не сможешь сказать „дапис“ десять раз

подряд и не сбиться».

Как дурак доказываю, что могу.

«Александра Марковна, а Лифшиц ругается!»

VI

«Серожелтого, полуседого…»

Из зеркала на поэта смотрят звуки

уже еле шелестящего имени —

как тут не завизжать от тоски: ай-ай-ай!

Aй — это английское я, I, — вот она, вертикаль-то.

Только здесь α невидима.

Русское я — йа.

Английское I — ай.

йа / ай.

ja / aj.

Желая вы —

разить себя, человек выдавливает самый нутряной

из звуков: jjjjjj.

После такого усилия как не вздохнуть самым легким

из звуков: аааааа.

А можно наоборот: легкое а закрыть внутренним j.

Русское я открывается наружу,

английское I замыкается в себя.

Вот мы и снова вляпались в чушь.

VII

Лучше вернуться к неверному

световому пятну.

Попляшет, подрожит ни на чем не держащееся,

и нет его. Совсем нет?

А отпечаток света на сетчатке другого?

Другой закроет веки, и вот он,

тот свет я.

Откроет, еще раз закроет,

тот свет слабее.

Проморгается — и нет

отпечатка.

Ничего нет, кроме темноты. А в ней,

уж точно, ни альфы, ни йота.

Только слоги тем, но и ты[71].

Всё это стихотворение пронизано образами общего и различного в звучании, начертании и смысле русского и английского местоимений 1-го лица.

В этом нетипичном для Лосева верлибре, исследующем потерю сознания как потерю ощущения собственного «я», говорящем об умирании как о разрушении речи, важно, что замена русского местоимения 1-го лица английским осуществляется движением языка вспять. Здесь имеется прямая отсылка к стихотворению Ходасевича «Перед зеркалом» (1924):

Я, я, я. Что за дикое слово!

Неужели вон тот — это я?

Разве мама любила такого,

Желто-серого, полуседого

И всезнающего, как змея?

<…>

Да, меня не пантера прыжками

На парижский чердак загнала.

И Виргилия нет за плечами —

Только есть одиночество — в раме

Говорящего правду стекла[72].

Образ пугающего зеркала со всей его символикой инобытия-небытия, заданный Ходасевичем, Лосев развивает образом звукового палиндрома. Метафорой инобытия-смерти в народной культуре является и принадлежность персонажей чужим странам, переход на чужой язык.

Обратим внимание на то, что у Ходасевича в этом тексте есть строка А глядишь — заплутался в пустыне, которая откликается у Лосева мотивом телесного развоплощения, заданным Пушкиным в стихотворении «Пророк». У Пушкина развоплощение перед духовным рождением сопровождается невнятным звучанием, утратой языка. Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился, / И шестикрылый серафим / На перепутье мне явился <…> Моих ушей коснулся он, / И их наполнил шум и звон <… > И он к устам моим приник, / И вырвал грешный мой язык, / И празднословный и лукавый <… > Как труп в пустыне я лежал, / И Бога глас ко мне воззвал[73].

У Лосева распад языка словесно обозначен в первой же строке стихотворения. Образ распада основан и на аграмматизме словосочетания, и на раздвоении смысла. Слова Я не знал, что умирает