Языки Пао. (Роман) - [61]

Расширенные черные зрачки раскольника блестели, как опалы, пульсирующие огнем. Беран заразился его безумием — тронный зал задрожал и поплыл у него в глазах, яд страха и ненависти растворился в крови жгучей волной, наполняющей мозг. Палафокс потерял человеческий облик и стал приобретать различные, быстро меняющиеся формы — готовой к прыжку копошащейся змеи, гигантского полового члена, обугленного сучковатого столба с зияющими дуплами вместо глаз, черной колышущейся пустоты...

«Демон! — закричал Беран. — Исчадье зла!» Он бросился вперед, схватил Палафокса за предплечье и швырнул его с разворота на пол.

Палафокс упал на спину, крякнув от боли и глухо ударившись головой, но тут же вскочил, вытянув правую руку — ту самую, которую прежде повредил огненным лучом Беран. Теперь раскольник действительно выглядел, как исчадие ада.

«Конец тебе, неблагодарный захребетник!» — Палафокс прицелился указательным пальцем в лицо Берану. Послышался неразборчивый ропот — сидевшие вокруг «аналитики» нарушили молчание.

Огненный луч не вырвался из вытянутого пальца. Лицо Палафокса исказилось мучительной гримасой. Он пощупал предплечье, рассмотрел свой палец. Подняв голову, он уже успокоился и подал знак сыновьям: «Испепелите этого человека, здесь и сейчас! Он не вправе дышать воздухом моей планеты!»

Наступило мертвое молчание. Никто не пошевелился. Палафокс изумленно оглядывался; Беран тоже оглядывался, ничего не понимая. Повсюду отворачивались лица, не желавшие смотреть ни на него, ни на Палафокса.

Внезапно к Берану вернулся голос. Он хрипло закричал: «Разве вы не видите? Он сошел с ума!» Он поворачивался из стороны в сторону, обращаясь к «аналитикам». Палафокс говорил с ними на раскольном языке, Беран — на «синтетическом» наречии.

«Аналитики, выбирайте! В каком мире вы хотите жить? На приютившей и вскормившей вас планете паонов или в гигантском дортуаре вышедшего в отставку маньяка?

Эти слова явно уязвили Палафокса; он вздрогнул от гнева и рявкнул на раскольном языке, на языке отстраненного и бесчувственного интеллекта: «Убейте его!»

Беран кричал на «синтетическом» языке, на языке переводчиков, взывавшем не только к разуму, но и к человеческим эмоциям: «Не слушайте сумасшедшего! Сбросьте бремя сыновнего рабства, избавьтесь от тирана, увлекающего вас в пропасть безумия!»

Палафокс яростно подал знак четырем раскольникам, стоявшим у входа — хирургам, отсоединившим генератор энергии, вживленный в грудную клетку Берана. Палафокс произнес, звучно и торжественно: «Я, лорд Палафокс, ваш прародитель и наставник, приказываю вам казнить этого человека!»

Четверо в темных костюмах двинулись к Берану.

Аналитики, сидевшие неподвижно, как статуи, вдруг поднялись на ноги, движимые одновременным порывом. Из двадцати протянутых рук, со всех концов тронного зала, вырвались огненные лучи. Пронзенный в двадцати местах спереди и сзади, Палафокс выпучил глаза; волосы его встали дыбом от внутреннего электрического разряда — так умер лорд Палафокс, наставник Раскольного института.

Беран упал в кресло — его не держали ноги. Через некоторое время он глубоко вздохнул и с трудом встал: «Ничего не могу сказать — кроме того, что постараюсь создать условия, в которых и аналитики, и паоны смогут жить, ни на что не жалуясь».

Финистерле, угрюмо стоявший в стороне, заметил: «Твои намерения достойны восхищения. Боюсь, однако, что возможность их осуществления от тебя не зависит».

Беран выглянул в высокое окно — туда, куда смотрел Финистерле: высоко в небе с хлопками разлетались разноцветные огни праздничного фейерверка.

«Мирмидоны знают, что им никто не окажет сопротивления, — продолжал Финистерле. — Они явились, чтобы отомстить. Беги, пока не поздно! Пощады не будет».

Беран промолчал.

Финистерле взял его за руку: «Здесь ты только умрешь и ничего не добьешься. У тебя не осталось охраны — всем нам остается только надеяться на милость победителей».

Беран осторожно высвободил руку: «Я останусь здесь — мне нельзя бежать».

«Тебя убьют!»

Беран ответил типичным паонезским пожатием плеч: «Все люди умирают».

«Но тебе многое предстоит сделать! Мертвый, ты ничего не сможешь. Покинь столицу! Через некоторое время мирмидонам надоест торжествовать победу, и они вернутся к своим играм».

«Нет! — покачал головой Беран. — Бустамонте бежал. Топогнусцы преследовали его, нашли его и поработили. Панарх не может ни от кого бежать. Я обязан сохранить достоинство. Я буду ждать своей судьбы — и, если мирмидоны меня убьют, так тому и быть».

Медленно, одна за другой, тянулись минуты. Прошел час. Военные корабли спустились и парили над самой землей. Флагманский корабль осторожно приземлился во дворе Большого дворца.

В тронном зале Беран молча сидел в черном кресле предков; лицо его осунулось от усталости, широко раскрытые темные глаза смотрели в пространство.

Издали послышались какие-то звуки. Они становились громче — мирмидоны пели гимн, гимн самопожертвования и торжества в ритме спокойно бьющихся сердец и марширующих ног.

Гимн внезапно ворвался в тронный зал — двери распахнулись. Вошел верховный маршал Эстебан Карбон в сопровождении дюжины молодых фельдмаршалов; за ними в несколько рядов выстроились штабные офицеры.