Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939) - [190]

На этом фоне культурно-религиозных событий, сохраняющих свой жизнеорганизующий статус в эмигрантском быту, резким контрастом выглядят сообщения из СССР о попытке «вытравить» из советского быта религиозные праздники, их атрибутику (и их словесные обозначения). Обычно мероприятия, направленные на борьбу с религией, русскими традициями сразу же становились объектом обсуждения и осуждения на страницах эмигрантских газет, воспринимаясь эмигрантами как знаки кощунства по отношению к традициям, православию со стороны нового, большевистского, правления:

В селе Маче (Ср. [едняя] Волга) «кулаки» подожгли дома четырех колхозников-безбожников, которые на всех собраниях разъясняли вред Пасхи и других религиозных праздников (Младоросская искра. 1932. 12 июля. № 20).

Перед рождественскими праздниками в Москве была начата спешная агитация против празднования Рождества. […] В сочельник в Москве предполагался грандиозный карнавал безбожников и комсомольцев, но из-за сильного мороза вся эта затея большевиков лопнула (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

Большинство населения СССР решило отпраздновать Рождество по ст. [арому] стилю, т. е. 7 и 8 января. В связи с этим особенно обострилась антирелигиозная работа большевиков и вся советская печать полна самых диких и нелепых призывов против «старого Рождества» и «религиозного дурмана» (Сегодня. 1930. 9 янв. № 9).

Из Тулы сообщают, что в первый день Рождества по старому стилю там была устроена огромная демонстрация безбожников. В разных районах города разложены были костры, на которых сжигались иконы. В общем за один день сожжено было около 2 000 икон (Сегодня. 1930. 10 янв. № 10).

Меры против религиозных обрядов и их атрибутов в Советской России предпринимались самые решительные, и эмигрантские газеты так комментируют искоренение праздничных рождественских символов-атрибутов; в одной газете начала 30-х гг. содержится следующий пассаж о жестком, даже жестоком наказании людей просто за продажу новогодних елок:

Против рождественской елки был предпринят настоящий поход. Начальник московской милиции вывесил приказ о запрещении продажи елок. Виновные в нарушении этого постановления наказывались штрафом до 1000 рублей или же отправкой на принудительные работы по расчистке железнодорожных путей от снежных заносов (Сегодня. 1930. 1 янв. № 1).

В середине 30-х гг. эмигрантские газеты сообщают о послаблениях, смягчениях политики и идеологии коммунистической партии, среди которых было и разрешение установки новогодних елок.[281] Впрочем, эмигранты интерпретируют этот знак иначе, чем советские газеты. Для эмигрантов разрешение елки выглядит как вынужденный маневр советского правительства с целью удержания власти и заигрывания с народом:

Реальная угроза войны, убийство Кирова за год понесли партийных самодержцев семимильными шагами по рачьему следу. Собираются «представительные» съезды. Разрешена елка! Уменьшен налоговый грабеж крестьянства! (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Сфера церковных празднований и календарно-обрядовых действий обычно тесно связана с повседневной, будничной жизнью индивида. Эмигранты в подавляющем большинстве сохраняли старые церковно-конфессиональные традиции, богатство и обилие лексики данной сферы говорит само за себя. Искоренение религии в СССР как «религиозного дурмана», исключение из советского быта и перемещение на словарную периферию целых лексико-семантических пластов интерпретировалось и комментировалось на страницах эмигрантской прессы; эти факты еще более усиливали негативное отношение эмигрантов к советскому режиму.

5. прецедентные ситуации-феномены, основанные на советских геральдических реалиях.

Новые советские геральдические знаки встречались эмигрантами с повышенным интересом, сразу же служа объектом интерпретаций и идеологических толкований. Так, изображения серпа и молота стали обязательным элементом так называемого «малого герба Советской России». Соединение серпа и молота в гербе должно было символизировать союз рабочих и крестьян в борьбе за пролетарские идеалы в деле освобождения всех угнетенных. Как же эмигранты «прочитывают», интерпретируют данные эмблемы, какие историко-культурные аллюзии возникают у них? Эмигранты монархического толка противопоставляют советскую эмблему двуглавому орлу и императорской короне:

…как понятен мне был… двуглавый орел, гордо озирающийся на восток и на запад, будто дразнящий кого-то извивающимися языками, орел с Императорскими коронами на головах. Он не подлизывался ни к рабочему, ни к крестьянину, не манил их серпом и молотом, двумя орудиями смерти, – пожинающим и раздробляющим, но смело и гордо кричал миру орлиным клекотом: – Я правлю востоком и западом. И запад слушает меня, а восток мне повинуется. […] На груди у него были написаны гербы городов и царств Российских, а по середине, в большом щите был Св. [ятой] Георгий на белом коне, поражающий змея – старый герб Московский, знак правды, борющейся со злом. […] В лапах орла крепко были сжаты скипетр и держава: твердая власть, закон и порядок (Рус. правда. 1925. июль – авг.).