Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939) - [139]
Газета «Красная Чувашия» напечатала речь Ворошилова, произнесенную им на первомайском параде, выкинув из слова «победы» две первые буквы, чем изменила весь смысл речи. Получилось вместо «наши (советские) победы» – «наши беды» (Меч. 1937. 16 мая. № 18).
Просьба о военной помощи, обращенная к иностранным государствам генералами белой армии, может интерпретироваться и как признание собственного бессилия справиться с большевистским режимом; это вызывает интертекстуальную актуализацию термина варяг и рождает языковую шутку, основанную на смысловом сопряжении его с другим существительным – вор. Так возникает неожиданная и свежая публицистическая аллюзия, основанная на фонетическом сближении слов: варяги – прошлые и настоящие – не имеют в России иной цели, кроме воровства:
Доколе нам ходить в помочах и бегать за советом к соседям! Неужто мы сами себе не сумеем «порадеть»!? В самый факт возникновения Земли Русской нам втасовали фальшивую карту – позорную и абсурдную, полную насмешки и глумления легенду о призвании варягов («ворягов») (Рус. газета. 1937. № 1).
Появление в послереволюционный период большого количества сложносокращенных слов с компонентом ком (комитет) вызывает в народноречевой стихии ответную языковую реакцию: рождается окказионализм леском «лесной комитет», т. е. объединения крестьян, скрывающихся от большевиков в лесу и ведущих оттуда с ними вооруженную борьбу. В этом окказионализме обыгрывается семантика активного в советском дискурсе слова комитет – «группа единомышленников, объединившаяся с какой-либо определенной целью»:
Мобилизация в деревнях большевикам ничего не дает. Обычно крестьяне аккуратно являются в воинское присутствие, получают оружие и сейчас же убегают и скрываются в лесах – «поступают в лескомы», как выражаются повстанцы (Руль. 1920. 2 дек. № 14).
Письма из Советской России, приходившие в эмигрантские газеты в 20-е гг. сначала довольно регулярно и часто публикуемые в них, в 30-е гг. в связи с ограничением свободы переписки людей с заграничными корреспондентами (родственниками, знакомыми) проникают реже и реже и поэтому привлекают повышенное внимание редакторов газет (и, конечно, читателей) своими сведениями о реальной жизни в СССР. Иногда в этих письмах проскальзывают языковые шутки, рожденные в недрах народно-речевой стихии:
Наша система дифференциала населения прямо-таки блестяща – ей позавидовали бы какие угодно режимы. Проведена она в двух направлениях: территориальном и социальном. Территориально страна разделена на главные, средние и второстепенные местности. Главные – это центры и индустриальные районы. Тут снабжение производится в централизованном порядке, в первую очередь и в большом количестве. Другое деление – социальное. Население городов распределяется на категории: А, Б, В, Г и Д. А – рабочие; Б – иждивенцы рабочих и военных; В – служащие; Г – объединенные в артели кустари. Остальные, лишенные избирательных прав, государством совершенно не снабжаются. При продовольственных затруднениях получается такая картина: ухудшение начинается по двум направлениям в пропорциональной степени. Началось, скажем, ухудшение в каком-либо продукте – уменьшается снабжение им Главных районов в меньшей степени и в большей Средних и Второстепенных, а по социальным категориям последняя со снабжения совершенно снимается. Среди обывателей устанавливаются уже даже шутки: Д – это дохлятина, Г – гно [говно. – А. З.], В – вредители, Б – блюдолизы, А – архангелы [письмо в эмигрантскую газету из Советской России] (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).
Разумеется, эмигрантов не могут не изумлять и поражать в СССР изощренные формы трудовой колхозной повинности, в результате чего старый иронический эвфемизм ночное золото[187] получил новую актуализацию, характеризующую неслыханную эксплуатацию.
На колхозников нажимают все сильней. Теперь дошли и до того, что заставляют их собирать за собой ночное «золото» и доставлять на колхозные навозохранилища или в специальные ямы (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).
Скрытую, имплицитную языковую игру можно усматривать в аббревиатуре ВКП(б), где отчленение конечного компонента и концентрации внимания на нем способствует возникновению ироничных семантико-прагматических ассоциаций, основанных на созвучии с бранным именем существительным блядь, имеющем в узусе значение «женщина легкого поведения», но в публицистическом тексте в сочетании с партийной аббревиатурой приобретающем обобщенное (генерализованное) употребление – «продажный, имеющий шкурные интересы (о человеке)». Этот тип языковой шутки был распространен как в неофициальном советском, так и эмигрантском речевом узусе:
…большевиками достигнуто чрезвычайно большое количество самых разнообразных нравственных падений и во многих случаях… со стороны именно принадлежащих к ВКП, да еще в скобках обязательное «б» (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).
Возникающие советские реалии получали в неофициальном речевом обиходе (в разговорных сферах языка, свободных от идеологического влияния) шутливые или иносказательные интерпретации и толкования; в частности, в 30-е гг. появилась популярная загадка-шутка, сравнивающая новую форму пятилетнего планирования экономики с анекдотом. Апелляция к московскому источнику шутки показывает ее заимствованный характер:
