Язычники - [11]

— И кто они, волхвы?

— Не знаю. Знаю только, что люди эти страха не имеют, месяцами не выходят из леса, работают в одиночку. Сатон вообще не любит, когда в зоне ходят группами. Мы, по сути, исключение.

* * *

Нури проснулся первым. Справа половину неба заслоняла ромашка, а слева сидел пес. Нури зажмурился, ромашка коснулась щеки. Клацнул челюстями пес.

Нури встал, осмотрелся. Холмистая зеленая равнина уходила вдаль, овальными зеркалами блестели озера. Маленькие рощи толпились у берегов. Розовые фламинго стояли в воде, разглядывая собственное отражение. Очерченная ночью граница леса исчезла — лес переходил в саванну постепенно. Пробежало небольшое стадо антилоп незнакомой породы. Воздух был прозрачен и свеж. Нури вздохнул, сбросил одежду и побрел вдоль ручья туда, где негромко шумел водопад. Ручей падал с обрыва в небольшую заводь и вновь вытекал из нее по каменистому ложу. Нури прыгнул с разбегу и купался, пока не надоело. Потом вылез из воды, пошел к лагерю и увидел Дровосека.

Дровосек сидел на округлом валуне, подперев голову, и размышлял. Топор лежал рядом, какая-то зверушка суетилась на рюкзаке, заглядывая внутрь. Нури остановился неподалеку, не желая мешать человеку в его раздумьях. Желтый кленовый лист спланировал и угнездился на влажном плече Нури. Над головой тонко, с переливами, засвистела невидимая в листве пичуга и умолкла, словно вся израсходовалась на трель. Дровосек размышлял.

Неслышно ступая, подошли Олле и пес, стали рядом, замерли. На паутинке спустилась с ветки гусеница и стала раскачиваться у самого носа пса. Гром вытаращил глаза, следя за ней, но не шелохнулся. Дровосек размышлял.

— Отвергла Амалья баронову руку! — не выдержал наконец Олле. — Святые дриады! Мы уже минут десять глядим на вас, неподвижного, и не можем понять причину столь мучительных раздумий.

Гром хапнул гусеницу и тут же выплюнул.

— Знаю, — сказал Дровосек, не подняв головы. — Вас здесь трое. Конь еще на водопое. Здравствуйте.

— Здравствуйте и вы. Но все же…

— Рубить или не рубить, вот в чем вопрос! С одной стороны — надо рубить, ибо этот вяз имеет дупло. С другой — дупло можно запломбировать, и вяз еще лет двадцать простоит. Но с третьей…

— Как, есть еще и третья?

— Но с третьей, — Дровосек вздохнул, — в дупле совиное гнездо. Если я его заделаю, куда денется сова со своими двумя совятами? И в результате кто-то будет лишен радости видеть живую сову при лунном свете… У меня блекнет волос, когда я подумаю, что это может с кем-то случиться.

Все трое тяжко задумались, а потом Нури спросил:

— Вы связывались с центром?

— Еще бы! Сатон передал задачу на большую машину.

— И что?

— Ах, Нури, машина ответила, что мне на месте виднее. Поскольку вы, вот именно вы, забыли заложить в программу задачу о сове. У вас, видите ли, там общие тезисы: общение с млекопитающими, общение с пернатыми. В одной куче и сова, и попугаи-неразлучники…

Нури смутился: замечание было справедливым. Олле, у которого золотой конь, и Отшельник, который провожал их через озеро верхом на Геннадии, такой ошибки не допустили бы. Конечно, возьмись Нури теперь, через год работы с детьми, составлять программу по разделу «радость» — она была бы гораздо полнее… Но что все-таки делать с дуплом?

— Знаете, я, пожалуй, пойду. — Дровосек стряхнул зверушку с рюкзака. — Оставлю все как есть. Птенцы подрастут, тогда и дупло заделаю… А если вы ненароком увидите Айболита, передайте, что тот заяц, которому он недавно грыжу вправил, чувствует себя отлично.

— Интересно, — сказал Нури, когда Дровосек скрылся в чаще. — За все время мы не встретили ни одного по-настоящему серьезного человека. Это ж надо — «волос блекнет»!

Олле засмеялся:

— И не встретим! Сатон имеет неограниченные права в подборе кадров, и он берет к себе только мастеров. А мастеру не нужно поддерживать авторитет, как спадающие штаны, — двумя руками. Руки у него всегда свободны, и он делает свое дело весело и с любовью. Все хорошее на земле создано мастерами, щедрыми сердцем и чуждыми зависти… И знаешь, что Сатон считает первым признаком мастера? Умение восхищаться чужим делом. Настоящий мастер, даже в том редчайшем случае, когда он имеет административную власть, не станет мешать чужой работе, не станет занудой.

Через два часа пути они развернули карту. Причудливые, без какой-либо закономерности, извивы отмечали пройденный за четыре дня путь. Впрочем, закономерность была: линия ни разу не вошла в массив глубже, чем на километр.

— Она избегает джунглей, — заметил Олле. — И ни разу не вышла за пределы территории, хотя привыкла к пескам и, казалось бы, должна забраться подальше в пустыню. Тут в часе ходьбы лечебница. Может, Айболит что-нибудь знает. Зайдем?

— Зайдем, но я весь в сомнениях. Мне кажется, что мы не приблизились к ней ни на шаг. Гром ведет так, будто гракула только что прошла здесь, наша средняя скорость — семь километров в час, а мы ни разу не видели ее даже издали. Между тем резвостью она не отличается и поспать любит.

— Днем раньше, днем позже — какая разница? Никуда она от нас не денется.

— Нам бы орнитоплан…

— Нет, — сказал Олле. — Это было бы нечестно. У нее и без того мало шансов, нас ведь четверо, а она одна.