Яйцо - [3]

Мать решила, что закусочную следует держать открытой круглые сутки. В десять часов вечера мимо наших дверей проходил отправлявшийся на север пассажирский поезд и вслед за ним — товарный. В Пиклвиле поездная бригада последнего должна была проделать ряд маневров с вагонами. Покончив со своим делом, люди приходили к вам в закусочную выпить горячего кофе и чего-нибудь поесть. Иногда кто-либо из них заказывал яичницу. В четыре часа утра, на обратном пути, они снова нас посещали. Наши дела понемногу улучшалась. Ночью мать спала, а днем, пока спал отец, присматривала за всем и кормила посетителей. Отец спал на той же кровати, которую ночью занимала мать, я же уходил в школу. В долгие ночи, когда мы с матерью спали, отец стряпал: он готовил мясо для бутербродов, которые наши посетители уносили в своих корзиночках для завтрака. И вот тогда-то у отца и зародилась мысль возвыситься в этом мире. Им овладел дух американизма. Он тоже стал честолюбив.

В долгие ночи, когда дела было мало, отец мог размышлять всласть. Это было его погибелью. Он решил, будто в прошлом ему не везло потому, что он был недостаточно жизнерадостен, и что в будущем он усвоит более бодрый взгляд на жизнь. Рано утром он приходил наверх и ложился к матери в постель. Она просыпалась, и оба начинали разговаривать. А я, в своей кровати в углу, прислушивался.

Отец вбил себе в голову, что ему и матери следует развлекать людей, приходящих в закусочную поесть. Я не могу теперь припомнить, что он говорил, но, по-видимому, он серьезно собирался увеселять публику.

Когда к нам приходило сразу много народу, главным образом молодежи из Бидуэла, что случалось чрезвычайно редко, то, по его мнению, необходимо было заводить оживленную и занимательную беседу. Из речей отца я сделал вывод, что он хочет играть роль веселого трактирщика. Мать, вероятно, с самого начала отнеслась к его затее с сомнением, но не стала его отговаривать. Отцу казалось, что в душах более молодых жителей города Бидуэла вспыхнет страстное желание как можно чаще бывать в обществе его и матери. По вечерам со стороны Тарнер-пайка будут приходить с песнями оживленные, веселые группы людей; с радостными криками и смехом они будут вваливаться в закусочную. Начнутся веселье и шутки. Пусть читатель не думает, будто отец говорил об этом именно так ясно и подробно. Как я уже сказал, он был человеком немногословным. «Им нужно место, где собираться. Говорю тебе, — повторял он снова и снова, обращаясь к матери, — им нужно место, где собираться». Дальше этого он не шел. Остальное дополнило мое воображение.

Две или три недели все в доме находились под властью идеи отца. Мы много не разговаривали, но в нашей повседневной жизни усердно старались отбросить угрюмый вид и улыбаться. Мать улыбалась посетителям, а я, заразившись от нее, улыбался нашей кошке. Что-то лихорадочное было в страстном желании отца нравиться. В нем, несомненно, где-то глубоко таилась жилка комедианта. Он тратил не слишком много из своего запаса шуток на железнодорожников, которым прислуживал по ночам, но, казалось, ждал прихода какого-нибудь молодого человека или женщины из Бидуэла, чтобы показать им, на что он способен. На прилавке закусочной стояла проволочная корзинка, всегда наполненная яйцами, и она, по всей вероятности, была перед глазами отца в тот миг, когда у него зародилось желание развлекать посетителей. Яйца, словно по определению судьбы, все время были связаны с развитием его идеи. Во всяком случае, именно яйцо убило его новый порыв к жизни. Однажды, поздно ночью, меня разбудил гневный рев, исходивший из глотки отца. Мать и я сразу же приподнялись на своих кроватях. Дрожащими руками она зажгла лампу, стоявшую на столике у ее изголовья. Внизу со стуком захлопнулась входная дверь, и спустя несколько минут отец, тяжело ступая по лестнице, поднялся к нам. Он нес яйцо, и рука его так дрожала, точно его знобило, а глаза горели, как у безумного. Войдя, он устремил на нас пылающий взгляд; и когда он стоял так, я был уверен, что он хочет бросить яйцо либо в мать, либо в меня. Но вместо этого отец тихонько положил его на столик возле лампы, а сам упал на колени перед кроватью матери и заплакал. Он плакал как ребенок, и я, потрясенный его горем, плакал вместе с ним. Комнатушка огласилась нашими рыданиями. Как ни странно, но из этой сцены, в которой мы все трое участвовали, я запомнил только одно: как рука матери беспрерывно гладила лысую дорожку, проходившую через макушку отца. Я забыл, что говорила ему мать и как она заставила его рассказать ей о том, что произошло внизу. Его объяснение тоже выпало из моей памяти. Я помню только свой испуг и горе, да блестевшую при свете лампы дорожку на голове отца, стоявшего на коленях у кровати.

Что же произошло внизу? В силу каких-то необъяснимых причин я знаю эту историю так, словно был свидетелем большой неудачи моего отца. Со временем узнаешь многое из того, что раньше было непонятно. В тот вечер молодой Джо Кейн, сын бидуэлского торговца, пришел в Пиклвил, чтобы встретить своего отца, которого ждали с Юга с десятичасовым поездом. Поезд опаздывал на три часа, и Джо завернул к нам, чтобы скоротать время и дождаться его прибытия. Пришел местный товарный поезд, бригаду его накормили. После этого Джо остался в закусочной с отцом наедине.