Яйца, бобы и лепешки - [28]

– Добрый вечер, – сказала она.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Так, значит, ты пришел, – сказала она.

– Да, – сказал я.

– Ну, в таком случае можешь немедленно выйти вон, – сказала она.

– Э? – сказал я.

– И больше не возвращаться, – сказала она.

Я выпучился на нее. Заметь, моя тетка Джулия и прежде вышвыривала меня из своего дома много раз, так что, собственно, я к этому привык, но еще ни разу я не получал пинка с такой внезапностью и бесповоротностью, ни с того ни с сего. Обычно, когда тетя Джулия вышвыривает меня вон, приближение этой минуты легко вычислить за много дней наперед.

– Я могла бы предвидеть что-нибудь вроде этого, – сказала она.

И тут все стало ясно. Она узнала про часы. И вот доказательство того, что любовь вытворяет с людьми, Корки: верь не верь, а я начисто про них забыл.

Ты ведь знаешь, как обстоят дела, когда я гощу у моей тетки Джулии. Она кормит меня, одевает, но по какой-то причине, понятной только ее извращенному уму, понудить ее расстаться с самой малой толикой наличных абсолютно невозможно. А в результате, влюбившись в Мейбл с такой силой и нуждаясь в фунте-другом на текущие расходы, я вынужден был положиться на свою природную сообразительность и находчивость. Ситуация категорически требовала, чтобы время от времени я дарил Мейбл цветочки или шоколадные конфеты, а они стоят денег. И потому, заметив, что очень симпатичные часы бездельничают на каминной полке в комнате для гостей, я унес их под плащом и поручил надзору местного закладчика. И вот вдруг выяснилось, что каким-то хитрым образом она втихомолку об этом проведала.

Спорить было бесполезно. Когда моя тетка Джулия стоит над тобой, засучив рукава, и готовится ухватить тебя за загривок и брюки пониже пояса, слова бессильны, как я знаю по опыту. Остается только отчалить в уповании на Время, этого великого целителя. А потому минут сорок спустя сторонний наблюдатель мог бы увидеть, как одинокая фигура устремляется к станции с чемоданом в руке. Вновь я был вышвырнут в необъятный мир.

Но ты меня знаешь, Корки. Закаленный ветеран. Чтобы сокрушить твоего старого друга, требуется удар покрепче этого. Я снял комнату на Арундел-стрит и сел обозревать положение вещей.

Бесспорно, дело приняло сквернейший оборот, и многие, лишенные моей прозорливости и предприимчивости, повернулись бы лицом к стене и сказали: «Это конец». Но я скроен из материала покрепче. Мне мнилось, что еще не все потеряно. В чемодан я уложил визитку, жилет, брюки, штиблеты, гетры и перчатки, а в необъятный мир вышел со стариной цилиндром на голове, так что с чисто орнаментальной точки зрения все осталось по-прежнему. Иными словами, я по-прежнему мог посещать Онслоу-сквер, и что еще важнее – если бы я сумел подоить Джорджа Таппера на пятерочку, чем намеревался заняться незамедлительно, то обзавелся бы необходимой суммой, чтобы отправиться на Аскотские скачки.

Солнце, мнилось мне, все еще сияло. Как верно сказано, Корки, что как бы ни клубились тучи, но где-то солнце льет свои лучи! Как верно… Ладно-ладно, я так, к слову.

Ну-с, Джордж Таппер, бесценный человек, выкашлянул и не пискнул… Нет, если быть абсолютно точным, не совсем без писка. Но выкашлянул. И ситуация сложилась следующая: наличность в кармане – пять фунтов. Цена за место на трибуне и вход в загон в первый день скачек – два фунта. Времени до скачек – десять дней. Итого – три фунтика в моей копилке, чтобы продержаться до тех пор, и заплатить за проезд туда, и купить цветов, и прочее, и прочее. Перспектива более чем розовая.

Но заметь, Корки, как судьба играет нами. За два дня до скачек, когда я возвращался после чаепития на Онслоу-сквер – в размышлениях, поскольку баронет был там в большом наличии, – произошло то, что на первый взгляд могло выглядеть непоправимой катастрофой.

Погода, которая до исхода этого дня была ясной и теплой, внезапно изменилась, и с востока задул довольно-таки кусачий ветер. Не будь я до такой степени поглощен своими мыслями касательно баронета, я бы, разумеется, принял надлежащие меры, но при сложившихся обстоятельствах, едва я завернул за угол на Фулем-роуд, пребывая, можно сказать, в глубоком трансе, как цилиндр был сметен с моей головы и целеустремленно покатился в сторону Патни.

Ну, ты знаешь, что такое Фулем-роуд. У цилиндра там не больше шансов уцелеть, чем у кролика на собачьих бегах. Я кинулся вдогонку со всей возможной быстротой, но что толку! Такси наподдало его в сторону автобуса, и автобус, будь он проклят, довершил остальное. К тому времени, когда поток машин слегка поредел и я увидел скорбные останки, мне оставалось только отвернуться с безмолвным стоном. Подбирать их не имело ни малейшего смысла.

А я остался сидеть в калоше.

Или, вернее, в том, что случайный наблюдатель, не знакомый с моей предприимчивостью и находчивостью, назвал бы калошей. Ибо человека вроде меня, Корки, можно уложить, но нельзя нокаутировать. Такими стремительными были мои мыслительные процессы, что между тем моментом, когда я увидел этот размозженный цилиндр, и решением заскочить в министерство иностранных дел и подбить Джорджа Таппера еще на пятерку прошло не более пятидесяти секунд. Именно в такие критические моменты мозг и показывает, чего он стоит.