Яйца, бобы и лепешки - [21]

– Свидетеля?

– Да, любимейшая. Когда мы входили в дом, я заметил неясную фигуру. Кому она принадлежала, сказать не могу, но в одном я убежден: этот некто, кем бы он ни был, слышал все.

– Ты уверен?

– Совершенно уверен. Он стоял под дубом на очень близком расстоянии, а, как ты знаешь, голос нашего достойного Бимиша звучен и разносится далеко.

Он умолк. Не в состоянии долее сдерживать подавляемые чувства, Мэртл Джеллеби отчеканила слова, которые таксист сказал жандарму, и в них было нечто, от чего младший священник и покрепче Ансельма утратил бы дар речи. За этим восклицанием последовала напряженная тишина, и в этой тишине до их ушей из сада донесся таинственный звук.

– Чу! – прошептала Мэртл.

Они прислушались. То, что они услышали, вне всяких сомнений, было мужскими рыданиями.

– Какой-то ближний страждет, – сказал Ансельм.

– И слава Богу, – сказала Мэртл.

– Не пойти ли нам установить личность страдальца?

– Пошли, – сказала Мэртл. – Почему-то мне кажется, что это Джо Бимиш. А уж тогда никого не касается, как я отделаю его моим зонтиком.

Однако рыдал не Джо Бимиш, который уже давно направил свои стопы в «Гуся и кузнечика». Ансельм, страдавший близорукостью, не мог толком разглядеть фигуру, которая обнимала ствол дуба, сотрясаясь от неудержимых рыданий. Но более зоркая Мэртл вскрикнула от удивления:

– Дядя!

– Дядя? – изумленно повторил Ансельм.

– Это же дядя Леопольд!

– Да, – сказал кавалер ордена Британской империи и, всхлипнув, отошел от дуба. – Рядом с тобой, Мэртл, стоит Муллинер?

– Да.

– Муллинер, – сказал сэр Леопольд Джеллеби, – вы застали меня в слезах. А почему я в слезах? Потому, мой милый Муллинер, что я все еще потрясен вашей чудесной проповедью о Братской Любви и нашем долге по отношению к ближним.

Ансельм спрашивал себя, удостаивался ли когда-либо другой младший священник подобных комплиментов.

– Спасибочки, – сказал он, елозя подошвой по дерну. – Жутко рад, что она вам понравилась.

– «Понравилась», Муллинер, это слабо сказано. Ваша проповедь полностью перевернула мой взгляд на жизнь. Она сделала меня другим человеком. Муллинер, у вас в доме не найдется пера и чернил?

– Пера и чернил?

– Абсолютно верно. Я хочу выписать вам чек на десять тысяч фунтов за вашу коллекцию марок.

– Десять тысяч!

– В дом, в дом! – скомандовала Мэртл. – Немедленно!

– Видите ли, – сказал сэр Леопольд, пока они вели его в кабинет и засыпали вопросами, какой тип пера он предпочитает: с широким кончиком или узеньким, – когда вчера вы показали мне альбом, я сразу понял ценность хранившихся в нем марок – за них где угодно дадут пять тысяч, – а потому я, естественно, сообщил вам, что они ничего не стоят. Общепринятая деловая предосторожность, к которой просто нельзя не прибегнуть. Помнится, чуть ли не первое, что сказал мне дорогой отец, посылая меня на битву с бессердечным миром: «Никогда не упускай случая обвести дурака вокруг пальца», и до этого дня я всегда старался с честью следовать отцовскому завету. Но ваша проповедь убедила меня, что есть нечто более благородное и высокое, нежели кодекс деловой этики. Мне кроссировать чек?

– Как вам угодно.

– Нет, – сказала Мэртл. – Пусть чек будет открытым.

– Как скажешь, дорогая. Мне кажется, – добавил добрый старый помещик, лукаво улыбнувшись сквозь слезы, – это дело тебя живо интересует. Могу ли я предположить…

– Я люблю Ансельма. Мы помолвлены.

– Муллинер! Это так?

– Э… да, – сказал Ансельм. – Я как раз собирался рассказать вам.

Сэр Леопольд похлопал его по плечу:

– Я не мог бы пожелать ей мужа достойнее. Ну вот. Вот ваш чек, Муллинер. Коллекция, как я сказал, стоит пять тысяч, но после вашей проповеди я даю вам десять добровольно… добровольно.

Ансельм, будто во сне, взял протянутый ему прямоугольный листок и положил в карман. Безмолвно он отдал альбом сэру Леопольду.

– Благодарю вас, – сказал последний. – А теперь, мой дорогой, я, пожалуй, попрошу вас одолжить мне чистый носовой платок. Мой собственный, как видите, совсем промок.

И пока Ансельм у себя в комнате рылся в ящике, ища свежий платок, его заставил обернуться звук легких шагов. В дверях стояла Мэртл, прижимая палец к губам.

– Ансельм, – прошептала она, – у тебя есть автоматическая ручка?

– Конечно, любимейшая. Вон в том ящичке. Да, вот она. Ты хочешь что-то написать?

– Я хочу, чтобы что-то написал ты. Немедленно сделай передаточную надпись на чеке и отдай его мне. Я сейчас же поеду в Лондон, чтобы попасть в банк к открытию, и обналичу чек. Видишь ли, я знаю дядю Леопольда. Когда он проснется, а впечатление от проповеди посотрется, ему может взбрести в голову позвонить в банк и аннулировать чек. Ты ведь слышал, какой позиции он придерживается в вопросе о деловых предосторожностях. А таким способом мы избежим нежелательных накладок.

Ансельм поцеловал ее с горячей нежностью.

– Ты все предусматриваешь, любимейшая, – сказал он. – Ты совершенно права. Ведь всегда желательно избегать всех и всяческих накладок.

© Перевод. И.Г. Гурова, наследники, 2011.

Курортный роман

Отправляясь в Дройтгейт, прославленный курорт западной Англии, Фредди Фитч-Фитч не надеялся на успех. Ехал он к дяде, генерал-майору сэру Эйлмеру Бастаблу, а хотел попросить, чтобы тот снял опеку с его денег, поскольку он (Фредди, а не дядя) собирался жениться на Аннабелле Первис. Да, на успех он не надеялся, но великая любовь вела его, так что он поехал и добрался до страдавшего подагрой дяди.