«…Явись, осуществись, Россия!» Андрей Белый в поисках будущего - [44]

Антропософский путь познания

Сначала, вслед за Белым, отметим, какие пути к постижению сверхъестественного существуют помимо тех, что практикуют антропософы. Поскольку познание высших миров предполагает прежде всего развитие самого человека, то в подходах к воспитанию Котика его родителей можно видеть два наиболее распространенных взгляда на эту проблему. Большинство, как мама Котика, не считают нужным что-либо предпринимать. Другие, как папа, который разговаривает с ребенком, как со взрослым, не понимая, что его методика обучения годится лишь для «молодых людей, оставленных при университете», предпочитают свободное от чувственности, «в самом себе работающее мышление»[141]. По мнению Р. Штайнера, этот последний путь и верный, и точный, но для многих людей слишком трудный.

Посильный для всех способ, предлагаемый антропософией, предполагает отказ от привычного понятийного мышления и возвращение к присущему детям мышлению в образах. Упражнения, направленные на это, называются имагинациями. Они «служат для того, чтобы оторвать и освободить человеческую душу от чувственного восприятия и от орудия мозга, с которым ближайшим образом связан рассудок»,[142] и представляют собой сосредоточенное, углубленное переживание определенных символических образов. Поэтому имагинации называют ещё «миром образов».

Имагинации учат человека видеть «духовные образы явлений, предстоящих физически его внешнему глазу». Имагинативное мышление свойственно ребенку от рождения до 4 лет: принадлежа двум мирам, ребенок ясно видит и предмет, и его духовную основу.

В процессе имагинаций и проводимой параллельно работы по совершенствованию душевных качеств[143] у человека развиваются так называемые цветы лотоса – органы астрального тела. Поскольку главные из них расположены «как бы вблизи определенных органов физического тела» (Штайнер Р. Очерк Тайноведения. – С. 224), можно считать, что их существование и развитие отмечается Белым всякий раз при упоминаниях о тетраморфах: первый цветок лотоса находится примерно между глаз (голова, старуха), второй – близ гортани (пищеварительная система, бык), третий в области сердца (лев), четвертый по соседству с так называемой подложечной впадиной (ангел).

Следствием развития астральных органов является способность воспринимать существ через внутреннее переживание тепла или холода, определенного звука и цвета. Так, Раиса Ивановна вызывает у Котика ощущение внутренней теплоты: «…склонилась ко мне своим матовым личиком; и агатовым взглядом зажгла: в моей грудке тепло…» (369). Соня Дадарченко «впечатлеет душу» Котика и цветом (она «какая-то вся, как мое пунцовое платьице…» (405), и ощущением тепла. Соня – «какая-то вся – “теплота”, которую подавали нам в церкви, – в серебряной чашке…» (406). Дядя Ерш внутренне переживается Котиком как «“Ю” – звук Христовых вестников»[144]. Это и есть преображение ума – начало превращения Мудрости Космоса во внутреннюю мудрость человека.

Достигший преображения мышления должен работать над преображением чувства, результатом чего станет развитие эфирного тела. Этой цели служит инспирация[145]: «Инспирация есть любовь; любовь конкретизирует Мудрость…»[146]. Любовь помогает укрепить силы сознания «в необходимом для вступления в ясновидение смысле», поскольку, чтобы сознательно жить в сверхчувственных мирах, душе необходимо «иметь… влечение… отдаться тому, что переживаешь», «слиться с ним воедино». Ведь, как пишет Штайнер, «через инспирацию мы достигаем познания отношений между существами высшего мира», учимся «понимать, чем бывают эти существа друг для друга»[147]. Любовь в романе также переживается как ощущение тепла[148]. Любовь по отношению к конкретным людям (Раисе Ивановне, Соне) перерастает в переживание любви как таковой: «Ослепительна будущность: моей любви… – я не знаю к чему: ни к чему, ни к кому: – любовь к Любви!» (405).

Упражнения в инспирации предполагают отказ от символического образа при удержании того душевного процесса, который ему соответствовал. В романе переход от имагинации к инспирации изображен как исчезновение отражения с водной поверхности: «Серебрится изливами пруд: а из него на меня смотрит малюсенький мальчик… А маленький мальчик запрыгал на ряби: пропал; утекло – всё, что было. Ничего и нет: ряби…» (370). Тем же образом писатель пользуется и в очерке «О смысле познания»: «Что же есть упразднение образов? То же самое, что движение ветра на поверхности вод…».

Кроме того, Белый пишет, что «инспирация мыслит своим содержанием ритмы мысли… приближается к инспиративному миру – звук внутренний: он преисполняет нас гармонией сферы…»[149]. Поэтому в романе инспирации соответствует музыка – безобразное искусство: «Музыка – растворение раковин памяти и свободный проход в иной мир» (385).

Следующий фрагмент романа также можно интерпретировать как изображение перехода от имагинации к инспирации:

«Впечатление – воспоминание мне… воспоминания – ракушки (т. е. образ. – М.С.); вспоминая, я ракушки разбиваю (отказываюсь от образа. – М.С.); и прохожу через них в никогда не бывшее образом… припоминание – творческая способность, мне слагающая проход в иной мир; преображение памятью прежнего есть собственно чтение: за прежним стоящей, не нашей вселенной