Ястреб и голубка - [30]

Она зажгла свечи в канделябре и, сняв платье, повесила его в шкаф. Затем, налив немного воды из кувшина в таз, ополоснула лицо и шею. Потом освободилась от маленькой подкорсетной блузы-манишки, после чего вымыла грудь и руки под мышками.

И наконец, сбросив башмаки, чулки, нижнюю юбку и панталоны, она вымыла свои длинные ноги сверху донизу.

С головы до пят одетый в черное, Шейн Хокхерст завернулся в плащ и вышел из своей спальни на балкон четвертого этажа. С минуту он постоял, не шевелясь, в ожидании, пока глаза привыкнут к темноте, а затем, уверенными скользящими движениями перебравшись через два балкона, спустился на каменный балкон третьего этажа. Взглядом он обшарил темноту, пытаясь заметить внизу, на земле, хоть малейшие признаки жизни, но затем краем глаза уловил какое-то неясное движение внутри комнаты, по другую сторону балконной двери, и это мгновенно привлекло его внимание. Он увидел молодую женщину, которая отжала воду из пары чулок, а затем, привстав на цыпочки и подняв руки к верхнему краю зеркала, повесила чулки сушиться на раму. Она была совершенно нагая — нагая, как в тот миг, когда явилась на свет! Он даже дыхание задержал, когда она опустилась на колени перед сундуком и начала шарить внутри, пытаясь — по-видимому, безуспешно — что-то там отыскать.

Сабби помнила, что взяла с собой две ночные рубашки, но они, должно быть, находились в другом сундуке. Она тихонько чертыхнулась себе под нос, а затем оглянулась в сторону окна. При виде раздвинутых штор она вдруг почувствовала себя неуютно. Голос рассудка напоминал ей, что здесь, на третьем этаже, она находится достаточно высоко над землей и никто не может за ней подглядывать; однако что-то заставило ее задернуть шторы… может быть, просто прирожденная скромность. Поиски рубашки заняли минуту-другую, затем она встала и направилась к балконному окну.

Телесный отклик Хокхерста на явление обнаженной незнакомки оказался мгновенным и недвусмысленным. Шейн стоял неподвижно, но горячая кровь взыграла в чреслах, отгоняя все мысли, кроме одной. Он уставился на прелестное видение немигающим взором, опасаясь только, как бы не упустить ни единого момента этой дивной пантомимы. Ее груди выдавались вперед, восхитительно округлые и соблазнительные; талию, казалось, мужчина может обхватить пальцами одной руки; но самым необычным в этой красавице были ее волосы. Они спадали чуть ли не до колен красновато-медным облаком. Шейн облизнул внезапно пересохшие губы; она теперь была так близко, что он мог бы достать ее рукой. Она потянулась, чтобы задернуть шторы, и он был поражен, увидев, что и лицо ее не менее прекрасно, чем фигура.

Лишенный возможности ее созерцать, он почувствовал себя так, словно его оборвали, и обозлился, как собака, у которой отняли добычу. Он уже готов был распахнуть окно и шагнуть внутрь, чтобы взять желаемое… но внезапно вспомнил, что его дожидается Барон, и притом дожидается в таком месте, где могла таиться серьезная опасность. Как же можно было забыть об этом? Настойчивая пульсация требовательной плоти никак не способствовала улучшению настроения, и он мысленно послал проклятие бабенке, которая с такой легкостью разожгла в нем вожделение.

На следующий день всем пришлось всерьез заняться уборкой дворцовых помещений. Каждая балконная дверь, каждое окно были распахнуты настежь, чтобы улетучился спертый воздух, а свежий воздух проник внутрь. Уборщики и уборщицы выгребали старый резаный тростник, которым был присыпан пол, смахивали пыль и паутину с картин в позолоченных рамах, со стенных светильников и потолочных арок, счищали присохшую грязь с полов и доводили до блеска мебель с помощью пчелиного воска и скипидара.

Сабби снова трудилась над королевскими нарядами бок о бок с Кейт, впитывая сплетни и советы, на которые тетушка не скупилась. Во время ленча ее представили нескольким дамам, которые по тем или иным причинам не уехали с королевой: сестры Кэри — Кэтрин и Филадельфия, леди Лейтон, леди Холби и леди Бэроу. Сидя за одним столом, они держались приветливо и непринужденно, поскольку на этот раз не было надобности в соблюдении множества формальностей. Обычай требовал, чтобы дежурная фрейлина обтирала каждую тарелку кусочком хлеба с солью и отвешивала три поклона. Каждое блюдо полагалось отведать для проверки, не отравлено ли оно, и только потом его подносили королеве, чтобы она могла отрезать порции по своему усмотрению. Сегодня можно было обойтись без всех этих церемоний.

Присмотревшись к нарядам окружающих дам, Сабби пришла к заключению, что ее собственные одеяния чрезвычайно старомодны и отличаются излишней строгостью. Надо будет вооружиться ножницами и нитками и вечером увеличить вырез в трех ее платьях. Сегодня она была в светло-зеленом и знала, что этот цвет ей к лицу; но она быстро смекнула, что вырез лифа придется сделать куда глубже, если она не хочет, чтобы над ней смеялись как над деревенской скромницей-простушкой.

Из украшений на сестрах Кэри были только простые нитки жемчуга и по одному колечку у каждой, зато драгоценности других дам вызвали у Сабби искреннее восхищение. На портретах Елизаветы, которые она видела раньше, пальцы королевы были просто унизаны перстнями, и, очевидно, придворные дамы старались следовать примеру государыни. У Сабби вообще не было никаких драгоценностей, и она сразу же начала соображать, как бы и ей раздобыть таковые.