Ясно. Новые стихи и письма счастья - [8]

Я начал помнить себя как раз в паузе меж времен – время от нас отводило глаз, и этим я был пленен. Я люблю этот дряхлый смех, мокрого блеска резь. Умирающим не до тех, кто остается здесь. Время, шедшее на убой, вязкое, как цемент, было занято лишь собой, и я улучил момент. Жизнь, которую я застал, была кругом неправа – то ли улыбка, то ли оскал полуживого льва. Эти старческие черты, ручьистую болтовню, это отсутствие правоты я ни с чем не сравню. Я наглотался отравы той из мутного хрусталя, я отравлен неправотой позднего февраля.

Но до этого – целый век темноты, мерзлоты. Если б мне любить этот снег, как его любишь ты – ты, ценящая стиль макабр, вскормленная зимой, возвращающаяся в декабрь, словно к себе домой, девочка со звездой во лбу, узница правоты! Даже странно, как я люблю все, что не любишь ты. Но покуда твой звездный час у меня на часах, выколачивает матрас метелица в небесах, и в четыре почти черно, и вовсе черно к пяти, и много, много еще чего должно произойти.

3. «Вот девочка-зима из нашего района…»

Вот девочка-зима из нашего района,

Сводившая с ума меня во время оно.

Соседка по двору с пушистой головой

И в шубке меховой.

Она выходит в сквер, где я ее встречаю,

Выгуливает там собаку чау-чау;

Я медленно брожу от сквера к гаражу,

Но к ней не подхожу.

Я вижу за окном свою Гиперборею,

В стекло уткнувшись лбом, коленом – в батарею,

Гляжу, как на окне кристальные цветы

Растут из темноты.

Мне слышно, как хрустят кристаллы ледяные,

Колючие дворцы и замки нитяные

На лиственных коврах, где прежде завывал

Осенний карнавал.

Мне слышится в ночи шуршанье шуб и шапок

По запертым шкафам, где нафталинный запах;

За створкой наверху подглядывает в щель

Искусственная ель;

Алмазный луч звезды, танцующий на льдине,

Сшивает гладь пруда от края к середине;

Явление зимы мне видно из окна,

И это все она.

Вот комната ее за тюлевою шторой,

На третьем этаже, прохладная, в которой

Средь вышивок, картин, ковров и покрывал

Я сроду не бывал;

Зато внутри гостят ангина и малина,

Качалка, чистота, руина пианино —

И книги, что строчат светлейшие умы

Для чтения зимы.

Когда настанет час – из синих самый синий —

Слияния цветов и размыванья линий,

Щекотный снегопад кисейным полотном

Повиснет за окном —

Ей в сумерках видны ряды теней крылатых,

То пестрый арлекин, то всадник в острых латах,

Которому другой, спасающий принцесс,

Бежит наперерез.

Тот дом давно снесен, и дряхлый мир, в котором

Мы жили вместе с ней, распался под напором

Подспудных грубых сил, бродивших в глубине

И внятных ей и мне, —

Но девочка-зима, как прежде, ходит в школу

И смотрит на меня сквозь тюлевую штору.

Ту зиму вместе с ней я пробыл на плаву —

И эту проживу.

4. «Танго…»

Танго

Когда ненастье, склока его и пря

начнут сменяться кружевом декабря,

иная сука скажет: «Какая скука!» —

но это счастье, в сущности говоря.

Не стало гнили. Всюду звучит: «В ружье!»

Сугробы скрыли лужи, «рено», «пежо».

Снега повисли, словно Господни мысли,

От снежной пыли стало почти свежо.

Когда династья скукожится к ноябрю

и самовластье под крики «Кирдык царю!»

начнет валиться хлебалом в сухие листья,

то это счастье, я тебе говорю!

Я помню это. Гибельный, но азарт

полчасти света съел на моих глазах.

Прошла минута, я понял, что это смута, —

но было круто, надо тебе сказать.

Наутро – здрасьте! – всё превратят в содом,

И сладострастье, владеющее скотом,

затопит пойму, но, Господи, я-то помню:

сначала счастье, а прочее всё потом!

Когда запястье забудет, что значит пульс,

закрою пасть я и накрепко отосплюсь;

смущать, о чадо, этим меня не надо —

всё это счастье, даже и счастье плюс!

Потом, дорогая всадница, как всегда,

Настанет полная задница и беда,

А все же черни пугать нас другим бы чем бы:

Им это черная пятница, нам – среда.

5. «Как быстро воскресает навык!..»

Как быстро воскресает навык!

Как просто обретаем мы

Привычный статус черных правок

На белых дистихах зимы.

Вписались в узы узких улиц,

Небес некрашеную жесть…

Как будто мы к тому вернулись,

Что мы и есть.

С какою горькою отрадой

Мы извлекаем пуховик,

А то тулуп широкозадый:

Едва надел – уже привык.

Кому эксцесс, кому расплата,

Обидный крен на пару лет,

А нам – костяк, – писал когда-то

Один поэт.

Как быстро воскресает навык —

Молчи, скрывайся и урчи;

Привычки жучек, мосек, шавок,

Каштанок, взятых в циркачи,

Невнятных встреч, паролей, явок,

Подпольных стычек, тихих драк;

Как быстро воскресает навык

Болезни! Как

По-детски, с жаром незабытым —

Чего-то пишем, всё в уме, —

Сдаешься насморкам, бронхитам,

Конспирологии, чуме,

И что нас выразит другое,

Помимо вечного – «Муму»,

Тюрьма, сума, чума и горе

Ума/уму?

Не так ли воскресает навык

Свиданий с прежнею женой,

Вся память о словах и нравах,

Ажурный морок кружевной:

Душа уныло завывает,

Разрыв провидя наперед, —

Плоть ничего не забывает,

Она не врет.

Смешней всего бояться смерти,

Которой опыт нам знаком,

Как рифма «черти» и «конверте».

Его всосали с молоком.

И после всех земных удавок

Еще заметим ты и я,

Как быстро к нам вернется навык

Небытия.

«Средневозрастный кризис простер надо мной крыло…»

Средневозрастный кризис простер надо мной крыло.

Состоит он в том, что

Смотреть вокруг не то чтобы тяжело,

Но тошно.

Утрачивается летучая благодать,