Ящик водки. Том 1 - [38]
— Да, хилота. Какое-то бесконечное чтение антисоветских книжек…
— А я тогда читал Монтеня. И еще Руссо и «Хождение за три моря» (взрослая версия, не путать с адаптированным пересказом для детей). Как Афанасий Никитин индусок трахал, как в плен попал, потерял там счет дням и вынужден был Пасху по мусульманскому календарю праздновать…
— Это типа Федор Конюхов.
— Ну да. Если говорить о духовном совершенствовании, то 1984 год, как любой застойный год, в этом смысле много дал. Множество книг было доступно — тот же Фолкнер, Сэлинджер, Фицджеральд, Хемингуэй, например. А как тогда шла фантастика! Лем, Азимов, Брэдбери, братья Стругацкие, Уэллс наконец. Можно было читать и вчитываться.
— А я вот еще помню, как накопил денег и купил… нет, не дачу, но свитер. А потом еще накопил — и купил часы. Не как у тебя вот «Роллекс», «Восток» — за 32 рубля. Это меня сейчас умиляет.
— Не, ну слушай, масштаб потребностей был не тот! А степень эмоционального восприятия подарка та же самая.
— Ну да, за три моря хождение или за четыре, или пять, какая на хер разница.
— Когда понимаешь, где планка, а она была низко, то и «Восток» радовал не меньше, чем «Роллекс». Я сам жил на пределе нищеты, мы про это уже говорили, но нищим себя не чувствовал. Даже самые богатые люди тогда жили не намного лучше, чем я. Разрыв был куда меньше, чем сейчас.
— Вот ювелир Ананов, твой земляк, когда поднялся, то из коммуналки с семьей переехал в однокомнатную, и в уголке возле сортира…
— Сейчас угадаю: смастерил себе столик для работы, в этом уголке? Это я понимаю. Стол, за которым я написал свою кандидатскую, представлял из себя промежуток между книжным шкафом и подоконником — я заполнил его дном от детской кроватки и великолепно себя там чувствовал! Клееночка лежит, бумажки разложены, печатная машинка стоит, лампочка светит…
— После того, как мы узнали, что Набоков писал свои бессмертные сочинения, сидя на биде в совмещенном санузле (мне его сын Дмитрий рассказывал), — какое ж мы право имеем жаловаться на наши бытовые трудности?
— А в коммунальной квартире нельзя последовать примеру Набокова по двум причинам: во-первых, там не бывает биде.
— Ага. «Не стреляли, потому что, во-первых, не было снарядов».
— Но есть и вторая причина, и она тоже веская: соседи могли пиз…лей отвесить. За то, что санузел занял на всю ночь.
— А сейчас у тебя сколько тут на даче биде?
— Здесь у меня биде два. Так что одно биде я, как писатель, могу смело занимать. А могу и на унитазе сидеть.
— Унитазов в настоящий момент сколько у тебя?
— Сейчас я посчитаю… Раз, два, три… Четыре, пять, шесть…
— Но пишешь ты не на них, а на кухне.
— Нет, должен тебя разочаровать: я в кабинете пишу. Я, знаешь ли, пишу в кабинете, оперирую в операционной, а обедаю в столовой.
— Ха-ха-ха. Чисто профессор, б…, Преображенский!
— Да, я вернулся к этому идеалу, к этой вот примитивной старомодной схеме. Велосипед я не изобрел и изобретать не желаю. Срать стараюсь на унитазе, спать в спальне, тренироваться в спортзале, а плавать в бассейне.
— Вот только у профессора Преображенского, в отличие от тебя, не было своего бассейна. Да… Так вот Ананов себя чувствовал великолепно, ему к однокомнатной квартире оставалось только докупить «Жигули», джинсы, кожаный пиджак — и в Сочи.
— Нет, ну почему же, можно было и до двухкомнатной квартиры подняться. Да и от дома много зависит, одно дело панельный, другое — сталинский. И до дачи можно было дожить. И потом, Сочи разные — бывает частный фонд, а бывает Дагомыс. И в Дагомысе есть номер с соседом — а возможен «люкс»… И «Жигули» разные: «копейка» от «девятки-длинное-крыло» сильно отличается.
— А было у тебя в этот последний год чувство конца?
— Было. Было! Вот ты сам вспомни, вот это… (Кох имитирует прерывистое дыхание.) Ну это ж конец! Все, задыхается человек…
— Но все равно мы думали, что советской власти на наш век хватит…
— Но мы же чувствовали, что она меняется! По ТВ уже на Пасху шли «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Чтобы молодежь ночью на службу в церковь не шла. Чувствовали — уходит от коммуняк молодежь, уходит. Так вот вам, гадам, ваши западные Сан-Ремо. Только в церковь не ходите. Уже иногда раз-раз, да и «Машину времени» покажут. Уже «Кружатся диски» по ТВ. Ну, вспомни! Ну, уже было все! Хотя думал я, что всю жизнь придется жить тайным диссидентом, типа пытаться не цитировать классиков марксизма-ленинизма в своих статьях и диссертациях… Стараться (хотя бы — стараться) иметь чистую совесть. Но то, что машинка выдыхается, я чувствовал, чувствовал…
— А после, когда все кончилось, не было у тебя чувства: а чего мы выё…вались? Какой смысл в тех наших понтах? Были люди не глупей нас с тобой, вступали в партию, делали бабки и карьеры, и ничего страшного. Вон Игорь Малашенко, когда были те правила игры, в ЦК служил, а стали другие правила — пошел к Гусю нанялся… Все просто.
Свинаренко
Комментарий
Малашенко мне рассказывал (в Москве еще, когда сидел в богатом офисе Гусинского, в бывшем СЭВе — в диктофон рассказывал): «Не скрою, я и тогда жил хорошо. У меня был исключительно высокий социальный статус. Зарплата рублей двести восемьдесят! Двухкомнатная квартира в цековском доме! (В так называемом Царском Селе — я ее получил от Академии наук.) Должность ученого секретаря! Командировки, стажировки в Америке! Ну что ж, такие тогда были правила! О 'кей, я принял их и играл по ним. В этом отношении я конформист. Меня можно называть оппортунистом, а можно в позитиве назвать человеком мобильным. Для меня важно понимать правила игры! Я начинал как боец идеологического фронта. Участвовал в „холодной войне“ на стороне Советского Союза. Всю изобретательность ума тратил на то, чтоб переиграть американцев! Так мы играем в шахматы, я люблю этот образ, это и про ядерную стратегию тоже. Хотя, безусловно, мы потерпели поражение в „холодной войне“, и я очень сожалею, что этот факт никогда не был признан открыто. Я считал, что из „холодной войны“ надо выходить, абсурдность происходившего была очевидна… Но я, как в детском рассказе у Пантелеева, дал честное слово и стоял на часах. А теперь правила игры изменились… Мерилом успеха стали деньги? О'кей. Я играю. И я считаю, что действую достаточно успешно».
С одной стороны, это книга о судьбе немецких колонистов, проживавших в небольшой деревне Джигинка на Юге России, написанная уроженцем этого села русским немцем Альфредом Кохом и журналистом Ольгой Лапиной. Она о том, как возникали первые немецкие колонии в России при Петре I и Екатерине II, как они интегрировались в российскую культуру, не теряя при этом своей самобытности. О том, как эти люди попали между сталинским молотом и гитлеровской наковальней. Об их стойкости, терпении, бесконечном трудолюбии, о культурных и религиозных традициях.
С начала 90-х гг., когда за реформу экономики России взялась команда Егора Гайдара, прошло уже немало времени, но до сих пор не утихают споры, насколько своевременными и правильными они были. Спас ли Гайдар Россию от голода и гражданской войны или таких рисков не было? Можно ли было подождать с освобождением цен или это была неизбежность? Были ли альтернативы команде Гайдара и ее либеральному курсу? Что на самом деле разрушило Советский Союз? Почему в стране так и не была построена настоящая либеральная экономика и реформы «застряли» на полпути? Что ждет нас в будущем?Эти и другие важные события из истории России обсуждают сами участники реформ 90-х.
Два циничных алкоголика, два бабника, два матерщинника, два лимитчика – хохол и немец – планомерно и упорно глумятся над русским народом, над его историей – древнейшей, новейшей и будущей…Два романтических юноши, два писателя, два москвича, два русских человека – хохол и немец – устроили балаган: отложили дела, сели к компьютерам, зарылись в энциклопедии, разогнали дружков, бросили пить, тридцать три раза поцапались, споря: оставлять мат или ну его; разругались на всю жизнь; помирились – и написали книгу «Ящик водки».Читайте запоем.
Признаться, я уже давно привык к тому, что "во всем виноват Чубайс". Эдакое всенародное пугало, бездушный истукан. Одним словом — "Чубайс на ваши головы!" Оправдываться не собираюсь: я не девушка и не кандидат в депутаты, чтобы всем нравиться. Но все — таки в одном, принципиальнейшем, как мне кажется, вопросе мне бы очень хотелось быть понятым своими соотечественниками. Были ли у меня и моих соратников по приватизации ошибки? Конечно, были, но пусть в нас бросит камень тот, кто, активно участвуя в проведении российских реформ, не делал их.
Эта книга — рвотное средство, в самом хорошем, медицинском значении этого слова. А то, что Кох-Свинаренко разыскали его в каждой точке (где были) земного шара, — никакой не космополитизм, а патриотизм самой высшей пробы. В том смысле, что не только наша Родина — полное говно, но и все чужие Родины тоже. Хотя наша все-таки — самая вонючая.И если вам после прочтения четвертого «Ящика» так не покажется, значит, вы давно не перечитывали первый. А между первой и второй — перерывчик небольшой. И так далее... Клоню к тому, что перед вами самая настоящая настольная книга.И еще, книгу эту обязательно надо прочесть детям.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.