Ящик Пандоры - [6]

По верхней кромке вялых оранжевых мешков тянулись высокие гребни, подстраивавшиеся под ветер. С высоты неслась пронзительная песнь — словно ветер гудел в парусах и бряцало что-то вдалеке.

До оранжевых мешков оставался еще не один километр, когда один рвач поднял уродливую башку и предупреждающе рявкнул. Взгляд его обратился от плывущих в воздухе дирижаблей к выползающим из-под земли в полусотне шагов от места кровавой бойни червеобразным отросткам. От них исходила резкая вонь гари и кислоты. Как один девять рвачей ринулись прочь. И тот, что пожрал вожака уродов, на бегу завыл тонко и протяжно, а потом крикнул, и крик его далеко разнесся над пустошью:

— Териекс!

Намеренно слабый ход, выбранный случайно на любой стадии игры, может полностью изменить теоретически предсказанную последовательность дальнейших ходов.

Слова Бикеля, цитируются по корабельным архивам.

Оукс нервно прохаживался по каюте. Уже не первый ночьсторонний час он пытался связаться со Льюисом по вживленному коммуникатору. Льюис не откликался.

Может быть, что-то случилось в Редуте?

В этом Оукс очень сомневался. База на Черном Драконе поглощала лучшие материалы, имевшиеся в распоряжении колонистов. Льюис не экономил на строительстве. Никакая сила на Пандоре или на борту не проникнет туда, кроме разве что… разве что…

Оукс застыл, упершись взглядом в голую пластальную стену.

Защитит ли их Редут на поверхности Пандоры от всеприсутствия Корабля?

Выпитое вино заставило кэпа расслабиться. Желчная горечь исчезла с языка, каюта казалась уютной и одновременно неприступной. Пусть проклятый Корабль посылает на нижсторону нового кэпа. Придет время — разберемся и с ним.

Оукс опустился на диван и постарался забыть последнее покушение Корабля на его жизнь. Закрыв глаза, он перенесся в мечтах туда, где все начиналось.

«Не совсем. Это было не самое начало…»

Ему не хотелось признаваться даже себе самому, что в его воспоминаниях имеется существенный пробел. Сомнения грызли Оукса, отвлекало шуршание несущей волны вживленного передатчика. Он отправил нервный импульс, отключающий приборчик.

«Пусть теперь Льюис волнуется!»

Оукс тяжело вздохнул.

«Нет, это не начало». Откуда он взялся, не давали ответа никакие архивы. Корабль, при всей его божественной власти, не мог или не хотел поднять завесу над прошлым Моргана Оукса. А ведь кэп должен обладать всей полнотой информации! Всей!

И он мог узнать все — кроме того, откуда появился Морган Оукс на далекой Земле… давней Земле… давно погибшей Земле…

Первые отчетливые воспоминания его детства относились к тому периоду, когда юному Моргану было около шести лет. Он помнил даже год — 6001-й от рождества Божественного Имхотепа.

Весна. Это было весной, и он жил тогда в сердце мира, в Египте, в прекрасном граде Гелиополе. От бретонских пограничий до подбрюшья Инда царил греко-римский мир, питавшийся щедротами Нила и поддерживаемый египетскими наемниками. Лишь в дальнем Чине и еще восточней, за Неситским морем, на континентах Чина-Восточного еще продолжались столкновения народов. Да… это было весной… а в Гелиополе он жил с родителями… Оба они состояли на военной службе — это он вызнал в архивах — и считались лучшими генетиками Империи. Проект, в котором они принимали участие, должен был полностью переменить судьбу юного Моргана. Они готовили его к межзвездному перелету. Об этом ему тоже сообщили — но много лет спустя, когда возражать было слишком поздно.

А помнился ему мужчина, негр. Малыш Морган воображал, что этот незнакомец — один из черных жрецов Египта, на которых он смотрел каждую неделю по видеру. Каждый день после полудня этот человек проходил под окнами комнаты Моргана… Куда он шел и почему никогда не возвращался тем же путем, так и осталось для мальчика загадкой.

Забор вокруг дома Оуксов был выше человеческого роста и поворачивал по верхнему краю внутрь, но сделан он был из крупной сетки и не мешал юному Моргану каждый день наблюдать за прохожим и размышлять, откуда он взялся такой черный. Родителей малыш не спрашивал — он хотел все выяснить сам.

— Солнце скоро взорвется.

Это сказал отец однажды утром за трапезой. И Морган не забыл этих страшных слов, хотя тогда и не понял их истинного смысла.

— Это замалчивают, но даже римские власти не в силах отменить жару. И все гимны всех жрецов Ра на свете не избавят нас от нее.

— Жары? — огрызнулась мать. — Жару можно терпеть, в жару можно жить. Но это… — Она беспомощно махнула рукой в сторону окна. — Это все равно что костер.

«А! — подумал Морган. — Значит, того человека опалило солнце».

Лишь годам к десяти он осознал, что чернокожий был темен лицом от рождения, от зачатия. И все равно рассказывал другим детям в интернате, что это работа солнца. Он наслаждался тайной, игрой убеждения и обмана.

«О эта сила игры! Уже тогда она меня манила!»

Оукс поправил подушку под поясницей. Почему негр вспомнился ему именно сейчас? Было, было же что-то, отчего этот незначительный случай так резко впечатался ему в память.

«Он коснулся меня».

Оукс не мог припомнить, чтобы до того к нему прикасался кто-либо, кроме родителей. В тот день, очень жаркий, он сидел на крыльце, где было прохладнее, — навес отбрасывал тень, а вентилятор поддувал в спину из распахнутых дверей. Негр прошел мимо, как всегда, а потом остановился и даже вернулся. Мальчик с любопытством смотрел на него через забор, а незнакомец вглядывался в него, словно в первый раз заметил.