Ящер страсти из бухты грусти - [65]

— Нет ничего благородного в том, что ты пользуешься своим искусством, чтобы сбежать от реальности. Нужно было им помочь.

— Одна старая хрычовка, Боже, — она смотрит на меня зверьем.

— Не смей меня игнорировать, Сомик Джефферсон. Я с тобой разговариваю. Люди в этом городе отнеслись к тебе по-доброму. Ты должен был им помочь.

Сомик откинул голову и пропел потолку:

— И никак ей не втемяшишь, Боже, что — ее, а что — мое.

Эстелль сдернула с сушилки над раковиной сковородку, подскочила через всю комнату к Сомику и замахнулась, целя реактивным ударом прямо в лысину:

— Давай-давай — только спой еще один куплет про свою «старую хрычовку», Сомик. Просто интересно, что рифмуется с «дать по башке»?

Сомик отложил гитару и нацепил черные очки.

— А ты знаешь — говорят, ведь это женщина отравила Роберта Джонсона?

— А ты не знаешь случайно, чем именно? — Эстелль отнюдь не улыбалась. — Я как раз список покупок составляю.

— Ёпть, женщина, ну почему ты со мной так разговариваешь? Я же с тобой только по-хорошему всегда.

— А я — с тобой. Поэтому ты и поешь про свою старую хрычовку, да?

— Если про «старую милашку» петь, звук не тот.

Эстелль опустила сковородку. В ее глазах стояли слезы.

— Ты помоги им, а когда все кончится, останешься здесь. Будешь свою музыку играть, я — картины писать. Люди в Хвойной Бухте любят твою музыку.

— Люди здесь со мной на улицах здороваются, в банку слишком много чаевых кладут, выпивкой угощают — а блюза́-то на мне больше нету.

— И поэтому ты готов машину свою раскурочить, идти хлопок в поля собирать, пристрелить кого-нибудь в Мемфисе — только чтобы блюз себе вернуть? Ради чего?

— Это то, что я делаю. Ничего другого я не знаю.

— Ты ничего другого никогда и не пробовал. Я — вот она, я настоящая. Неужели так плохо, что у тебя есть теплая постель, в которой можно спать с той, кто тебя любит? Там, снаружи, для тебя ничего нет, Сомик.

— Там снаружи дракон этот есть. И он всегда там будет.

— Так выйди же к нему. В прошлый раз ты от него сбежал.

— А тебе что за дело?

— Да потому что я слишком трудно открывала тебе свое сердце — после всего, что со мною было. И трусов терпеть не собираюсь.

— Ну что ж, зови меня как знаешь, мамочка.

Эстелль отвернулась и снова ушла на кухню.

— Тогда тебе лучше уйти.

— Только шляпу заберу, — ответил Сомик. Он защелкнул гитарный чехол, схватил со стола свою шляпу и через секунду в доме его уже не было.

Эстелль уперлась взглядом в дверь. А когда услышала урчание «универсала», опустилась на пол и почувствовала, как некогда теплое будущее черной кляксой припечатало ее к половицам.

А тем временем на ранчо

Пещера находилась в самом низу склона холма — меньше чем в миле от хижины Тео. Узкое отверстие выходило на широкую прибрежную террасу, поросшую травой, за нею — Тихий океан. Внутри ход вел в огромный зал величиной с собор, где гулко отдавались удары прибоя. Стены были истыканы окаменевшими морскими звездами и трилобитами, а каменный пол покрыт налетом из гуано летучих мышей и кристаллов морской соли. Когда Стив заходил сюда последний раз, она располагалась под водой, и он провел в ней очень приятную осень, питаясь серыми китами, которые мигрировали вдоль побережья — в Баху, выводить потомство. Сознательно он пещеру, конечно, не помнил, но когда почувствовал, что Молли ищет, где бы укрыться, карта в его мозгу, уже давно стертая до инстинкта, подсказала, куда идти.

С тех пор, как они поселились в пещере, Стива охватила черная тоска, передавшаяся Молли. Несколько раз она применяла газонокосилку, чтобы приободрить Морского Ящера, но теперь в секс-машине кончился бензин, а у нее на внутренних сторонах бедер началось раздражение от постоянных бичеваний языком. Молли не ела уже два дня, и даже Стив отказывался прикасаться к коровам (точнее, мясным бычкам породы «черный энгус», поскольку Молли уже знала, что молоко он не переваривает).

С самого появления Морского Ящера Молли пребывала в состоянии контролируемой эйфории. Все ее беспокойство насчет собственного душевного здоровья растаяло, и она слилась со Стивом в том дзэнском мгновении, которое и есть вся жизнь животного. Но после того сна и кошмарного самоосознания, снизошедшего на Стива, понятие об их биологической несовместимости начало всплывать на поверхность разума Молли, точно форель на приманку.

— Стив, — сказала она, опираясь на палаш и глядя прямо в его баскетбольный глаз, — от твоего дыхания стервятники на говновозке дохнут.

Морской Ящер вместо того, чтобы перейти к обороне (к счастью для Молли, поскольку Стив мог придумать единственный способ обороны — откусить ей ноги), жалко заскулил и попытался засунуть голову под переднюю лапу. Молли тотчас пожалела о своей бестактности и попыталась загладить вину:

— Ох, я же знаю, что ты не виноват. Может, кто-нибудь и торгует «Тик-Таками» величиной с кресла. Ничего, переживем. — Но говорила она неискренне, и Стив это почувствовал. — Может быть, нам следует чаще появляться на людях, — добавила она.

Снаружи занялась заря, и солнечный лучик проник в пещеру, будто фонарик легавого в дымный бар.

— Может, искупаемся? — предложила Молли. — Твои жабры, кажется, заживают.