Ярость - [11]

Через минуту пулеметчики, давно ожидавшие этой команды, стояли плотно сомкнутыми рядами. Оленич вышел на середину перед строем и, невольно подражая Истомину, произнес сухо, не допуская ни нотки размягченности:

— С этой минуты мы не конники. Мы — пулеметчики стрелковой части. Приказываю: снять пулеметы с тачанок, коробки полностью зарядить. Каждому бойцу выдать полный боевой комплект. Проверить и подогнать одежду и обувь, подготовиться к марш-броску. Взять с собою личное оружие и личные вещи. Ровно через полтора часа общее построение пулеметной роты. Да, да! Теперь мы — пулеметная рота. Действовать будем в составе стрелковой части.

Старшина обратился к лейтенанту:

— Кому передать лошадей?

— Коноводы остаются с лошадьми — они продолжат службу в кавалерийском полку.

Когда рота выстроилась в походную колонну, появился снова капитан Истомин.

— Крутов хочет, чтобы пулеметная рота прошла перед кавалерийским полком. Пройдете, на околице пристраивайтесь к хвосту колонны стрелковых батальонов.

— Марш в горах с полной выкладкой — трудный марш. А как с пулеметами?

— Это не марш. Это бросок. Через хребет, по крутым тропам. С оружием. И с пулеметами. Их нести на себе так же, как носят все армейские пулеметчики. Ясно?

— Так точно, товарищ капитан. Но не грех приберечь силы людей. Возможно, по прибытии в новую часть нам окажут честь сразу же вступить в бой.

— Не исключено. Но надо исходить из того, что человек сильнее, чем мы считаем. Человек значительно сильнее и выносливее, чем нам кажется.

Оленич понял, что от Истомина помощи не добиться, решил что-нибудь предпринять самостоятельно. Вызвав старшину, поставил ему задачу: обеспечить транспорт для переброски через горный перевал пулеметов и боеприпасов.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант!

Оленич отдавал распоряжения, вел разговоры, проверял выкладку пулеметчиков, думал о полке, о Воронине и в то же время понимал и знал, что приближается минута расставания с Темляком. И все-таки не верил, что это все же должно произойти. Сам себе говорил: никому в мире не отдал бы коня, но такому человеку, как Кубанов, отдаст. Николая трудно даже представить киномехаником — без сабли, без коня, не в седле. Мелькнула мысль, что за хорошего коня он и Марию отдал бы…

В ослепляющей влюбленности в Марию Оленич терял под собою почву и реальность жизни, он часто впадал в такие иллюзии, что потом становилось перед собою стыдно. В невесте Коли Кубанова Оленича все восхищало, не только ее удивительная девичья красота, а преданность жениху, ее мужество: она ничего не побоялась — ни бомбежек, ни трудностей передвижения по забитым войсками дорогам.

…И вот самые горькие утраты — разлука с другом и конем. Вздохнув, Оленич приободрился, подтянулся, поправил пояс, глянул на сапоги — не запылились ли? — и твердым шагом направился во взвод полковой разведки. Кубанов сидел на поваленном толстом бревне и точил наждачным бруском саблю. Увидев Андрея, отложил брусок, тронул пальцем лезвие клинка и вложил его в ножны.

— Ты ко мне? — спросил он, поднимаясь. — Уже прощаться? Уже уходишь? Эх, несвоевременно нас разлучают. Начинается самый что ни есть наш час: отсюда будем считать версты в обратный путь!

— Война беспощадна. Вот расстаюсь с тобою и с Темляком.

— С Темляком? Ты уже передал Темляка? Наверное, Крутов себе забрал. Он давно зарится на твоего коня! Знаю!

— Ты к командиру полка несправедлив! Он разрешил Темляка передать тебе.

— Мне?! Ты шутишь? Со мною так шутить нельзя! — Кубанов даже схватился за эфес клинка.

— Пойдем, передам поводья из рук в руки… Чтобы конь понял.

Кубанов даже побледнел, тонкие, разгонистые брови сошлись над переносицей, и весь он словно застыл от неожиданности.

Оленич позвал коновода и приказал подвести Темляка. Стоявший — неподалеку сержант Райков громко повторил:

— Комэску коня!

Конь раздувал ноздри и храпел. Оленич, успокаивающе поплескав ладонью по шее, прислонился лицом к морде Темляка:

— Ну, ну, дружок, что ты! Успокойся. Ты славно мне служил. Послужи так же верно и новому хозяину.

Кубанов не схватился за поводья, протянутые Оленичем, а опустился на траву, спокойно глядя на коня, стоявшего перед ним. Андрей тоже опустился на землю. Он был благодарен Николаю, что не схватился за коня, проявил выдержку и такт.

— Помнишь, Андрей, как во время переправы через горную реку тебя понесло быстрой водой? Темляк выкарабкался, побежал вдоль берега вдогонку тебе. Потом заржал, окликая тебя, и прыгнул с крутого берега в воду впереди тебя. И помог тебе выбраться.

— Да, тогда он помог мне… Привык подставлять в воде мне холку да гриву.

— Андрей, Андрей! Вспомни ту атаку за Малкой. Рубака ты, прямо скажем, не высший класс, и если бы не Темляк, белели бы твои косточки на той опушке за рекой…

Оленич помнил хорошо, как месяц назад во время вылазки эскадрона наткнулись на венгерскую кавалерию. Рубка началась неожиданно, никто не рассчитывал, что венгры пойдут в сабельную атаку. Оленич очутился один на один с офицером в синем мундире. Причем венгр, черноволосый и бородатый, заходил с левой стороны, а Андрей плохо владел клинком, если нужно было наносить удар справа налево. Свирепого вида офицер занес саблю, и Оленичу, казалось, не увернуться от удара. Но в самый последний миг Темляк вдруг вздыбился и ударил копытами в бок коня-соперника. И тот пошатнулся, попятился, вражеский офицер на миг потерял равновесие, и Оленичу хватило времени нанести с размаха сильный удар по плечу. Та рубка словно ослепила его, и он почти ничего не мог вспомнить, кроме этого эпизода с офицером в синем мундире…