Ярость - [15]

Шацкий размышлял. Что-то тут для него не сходилось.

— Как он выглядит?

— Небольшого роста, худой?

— Да нет, здоровый мужик, широкоплечий, с пузом.

— Другие телесные повреждения?

— Нет.

Дело следовало бы автоматически закрыть, не было смысла вести следствия в случае драки, когда пострадавший не желает признаваться. Если же это была не драка, а только мужик вел какие-то подозрительные делишки, например, с русскими, тогда он сам был себе доктор. И Фальк принял очень жизненное, логическое решение. Шацкий, похоже, сделал бы то же самое.

— Знаете что, отложите-ка решение еще на пару дней, — сказал он асессору. Если других повреждений на теле нет, то пан Кивит ни упал на что-либо, ни принимал участие в пьяной драке. Это означает, что их должно было быть не менее трех, чтобы иметь возможность его обездвижить и копаться чем-то в ухе. Скорее всего, его шантажировали угрозами или насилием в отношении семьи. Проверьте, откуда забрала его скорая помощь, устройте фарс с обыском в доме в плане крови, допросите жену с сыном, а потом еще раз хорошенько прижмите уже его самого. Лучше всего делайте это на Партизанской, комната с венецианским зеркалом, камеры, пускай думает, что дело это серьезное.

Эдмунд Фальк не дискутировал. Он покачал головой, как будто понимал, что примет еще не одно жизненно важное решение. Сейчас же время на обучение. Парень собрал бумаги и поднялся с места. Он был невысоким, быть может и не настолько, чтобы возбуждать удивление, но заметно, тем более, что родом он был из поколения хорошо питающихся великанов. Либо гены, либо его мать не могла отказаться от стимуляторов во время беременности.

Низкорослый, мелкий, худощавый, с фигурой танцора. Неожиданно Шацкому сделалось не совсем приятно из-за того, что, расспрашивая о Кивите, использовал определение «небольшого роста, худой». Это как раз Фальк был низким и худым, к тому же он вечно одевался в черное или темно-серое, что создавало впечатление, будто занимал еще меньше места. Ведь он мог еще подумать, что это от взгляда на него Шацкому пришел в голову подобный вопрос.

— А вы хорошо выступили в моей старой школе, пан прокурор, — сказал Фальк перед тем, как выйти.

— Вы слышали?

— Видел. Двадцать первый век. — Похоже, слова «небольшого роста, худой» его укололи. Как правило, злорадством он никогда не отличался.

От необходимости меткого ответа Шацкого спас телефон. Фальк вышел.

— Шацкий.

— Добрый день, с вами говорит доктор Франкенштейн.

— Весьма забавно.

— Профессор, доктор наук Людвик Франкенштейн из университетской больницы на Варшавской. Это же вы подписались под постановлением о передаче нам останков неизвестного.

— Да.

— Вам необходимо как можно скорее приехать ко мне. Кафедра анатомии, такое квадратное здание сразу же за шлагбаумом.

3

Несколько минут он потерял из-за того, что затерялся, потому что с Варшавской в Ольштыне было точно так же, как в Варшаве с Кошиковой: улица выступала в двух несовместимых вариантах. Шацкий представлял улицу как широкую выездную магистраль в сторону университете и к Ольштынке, тем временем, у нее имелась уродливая сестра — короткий отрезок, обставленный каменными домишками рядом со старым городом. Возле моста Яна нужно было свернуть. Больница располагалась напротив «пивной региональных сортов пива».

Шацкий показал охраннику удостоверение и нашел место для парковки между застройками. Когда-то это был немецкий гарнизонный госпиталь, моно сказать, второразрядный, здания из бессмертного красного кирпича казались меньшими и более скромными по сравнению с неоготическими строениями городской больницы. Часть зданий выглядела заброшенными, часть была отремонтирована, в глубине красовался современный корпус, замечательно встроенный в прусскую архитектуру. Здесь царила атмосфера стройплощадки, что следовало из факта, что медицинский факультет действовал в Ольштыне всего несколько лет. И за это время удалось превратить всеми забытый военный госпиталь в небольшое клиническое чудо. В прошлом году Шацкий посещал здесь мать Жени и уже тогда согласился с тем, что все сделанное выглядит, более-менее, по-человечески по сравнению с различными медицинскими монстрами, которые ему доводилось видеть в своей карьере. К тому же, тогда царила жаркая весна, растущие среди зданий каштаны цвели, а старые кирпичные стены дарили приятной прохладой.

Теперь же прохлада была последним, чего бы он желал. Шацкий плотнее окутался пальто и быстрым шагом направился к единственному квадратному зданию, в качестве исключения покрытому белой штукатуркой. Прокурор подумал, что раз кто-то носит фамилию Франкенштейн, то наверняка и выглядит нормально, и нормально себя ведет.[24] Это было бы приятным исключением из всех безумных патологоанатомов, которых он встречал ранее. Опять же, это преподаватель, а не какой-то псих, целый день только и кроящий трупы. Он обязан быть нормальным, в конце концов, он же детей учит.

Мечты, мечты, где ваша сладость…

Профессор, доктор наук Людвик Франкенштейн ожидал прокурора на верхней площадке лестницы у входа в Collegium Anatomicum. Что же, он сделал все возможное, чтобы стать похожим на безумного ученого из готического романа. Франкенштейн стоял, выпрямившись по струночке, высокий, худой, с удлиненным, благородным классической красотой лицом единственного хорошего немецкого офицера из американских фильмов про войну. Стальной взгляд, нос прямой, словно вычерченный под линеечку, короткая светлая борода, подстриженная