Ярость и рассвет - [3]

Когда они подошли к массивным створчатым дверям, ведущим в тронную залу, Шарзад осознала, что ее сердце стучит в два раза быстрее обычного. Двери распахнулись с громким скрипом, и она сфокусировалась на своей цели, игнорируя все остальное.

В самом конце огромного пространства стоял Халид ибн аль-Рашид, халиф Хорасана. Король королей.

«Монстр из моих ночных кошмаров».

С каждым шагом Шарзад ощущала, как ненависть нарастает в ее крови вместе с четкостью цели. Она смотрела на него, не отводя взгляда. Среди остальных мужчин в свите он выделялся своей гордой осанкой, и, по мере того как она подходила ближе, становились видимыми детали.

Он был высоким и стройным, с фигурой молодого человека, опытного в военном деле. Укладка его прямых волос намекала на желание иметь порядок во всем.

Взойдя на помост, она взглянула на него снизу вверх, отказываясь преклониться даже перед лицом своего короля.

Он чуть приподнял свои густые брови, обрамлявшие глаза настолько бледно-карего оттенка, что от вспышек света они выглядели янтарными, как у тигра. Его профиль был словно выточен скульптором, и, стоя неподвижно, он тоже внимательно изучал ее.

Лицо, которое будто резало, взгляд, который прокалывал насквозь.

Он подал ей руку.

Уже протянув ладонь, она вспомнила, что нужно поклониться.

Гнев закипал глубоко внутри, покрывая румянцем ее щеки.

Когда она снова встретилась с ним взглядом, халиф подмигнул ей.

– Жена. – Он кивнул.

– Мой король.

«Я доживу, чтобы увидеть завтрашний рассвет. Не сделаю ошибки. Я клянусь, что увижу столько рассветов, сколько понадобится.

И я убью тебя.

Своими собственными руками».

Единственный

Сокол планировал в затуманенном послеобеденном небе, его расправленные крылья ловили попутное дуновение ветра, а глаза внимательно изучали подлесок внизу.

Увидев мимолетный признак движения, хищник сложил крылья за спиной и устремился к земле пятном из сине-серых перьев и сверкающих когтей.

У комка меха, с визгом бегущего через подлесок, не было никаких шансов на спасение. Вскоре в приближающемся вихре клубящегося песка послышался стук копыт.

Двое всадников остановились на почтительном расстоянии от сокола и его добычи.

Солнце освещало со спины первого всадника, сидящего верхом на сверкающем темно-гнедом арабском жеребце породы Аль-Хамса[2]. Мужчина вытянул вперед левую руку и засвистел низко и мягко.

Сокол повернулся на звук, и его глаза с желтым ободком сузились. Потом он еще раз поднялся в воздух и сел, надежно вцепившись когтями в кожаную манкалу, от запястья до локтя обтягивающую руку всадника.

– Будь ты проклята, Зорая. Я опять проспорил, – со вздохом сказал птице второй наездник.

Сокольник улыбнулся своему другу детства, Рахиму.

– Хватит жаловаться. То, что ты ничему не учишься, не ее вина.

– Тебе повезло, что я такой глупец. Кто еще смог бы выдержать твое общество столько времени, Тарик?

Тарик засмеялся себе под нос.

– В таком случае, может, мне стоит прекратить врать твоей матери о том, как ты поумнел?

– Конечно. Разве я когда-либо врал твоей?

– Неблагодарный. Слезай и забери ее добычу.

– Я тебе не слуга. Сам забери.

– Ладно. Тогда подержи это. – Тарик выпрямил руку, на которой сидела Зорая, терпеливо ждущая на своем насесте.

Когда самка сокола поняла, что ее передают Рахиму, она занервничала и заклекотала в знак протеста.

Рахим тревожно попятился.

– Эта ужасная птица меня ненавидит.

– Это потому, что она разбирается в характерах, – улыбнулся Тарик.

– У нее самой характерец что надо, – проворчал Рахим. – Если честно, она даже хуже, чем Шази.

– Еще одна девушка с отличным вкусом.

Рахим закатил глаза.

– Ты себе слегка льстишь такой оценкой, не думаешь? Учитывая, что именно в тебе есть то, что их объединяет.

– Может, такие сравнения для Шарзад аль-Хайзуран и являются причиной того, почему она всегда показывает тебе свой характер. Я уверяю тебя, у Зораи и Шази намного больше общего, чем у меня и моей птицы. А теперь перестань терять время и слазь со своей буйной чалой лошадки, чтобы мы смогли быстрее отправиться домой.

Продолжая ворчать, Рахим спрыгнул с серой ахалтекинской кобылы с гривой, сияющей полированным оловом под пустынным солнцем.

Взгляд Тарика скользил по полосе песка и сухого кустарника на горизонте. Обжигающие волны жа́ра поднимались из моря умбры[3] и глины, затягивая рябью клочки голубого и белого цвета, что покрывали небо.

Положив добычу Зораи в кожаный мешок, прикрепленный к седлу, Рахим вскочил обратно на спину своей лошади с ловкостью молодого вельможи, обученного этому искусству с самого детства.

– Что касается предыдущего спора относительно птицы… – Рахим умолк.

Тарик застонал, увидев полное решимости выражение лица друга.

– Нет.

– Потому что ты знаешь, что проиграешь.

– Ты лучший всадник в сравнении со мной.

– У тебя зато лошадь лучше. Твой отец эмир. Кроме того, я уже проиграл один спор сегодня. Дай мне шанс сравнять счет, – настаивал Рахим.

– И как долго мы еще будем играть в эти игры?

– Пока я у тебя не выиграю. В каждой из них.

– Ну, тогда это будет длиться вечность, – пошутил Тарик.

– Сволочь. – Рахим схватил поводья, подавив усмешку. – В отместку за это я даже не буду пытаться играть честно. – Он уперся пятками в круп кобылицы, прежде чем сорваться с места, направившись в противоположную сторону.