Ярославна - [2]

Он помолчал, что-то припоминая. Затем:

"Ярославна рано плачеть

Путивлю городу на забороле, аркучи:

"О Днепре Словутицю!

Ты пробилъ еси каменныя горы

сквозе землю Половецкую.

Ты лелеял еси на себе Святославли носады

до плъку Кобякова.

Възлелей, господине, мою ладу къ мне,

а быхъ не слала къ нему слезъ

на море рано".

Ярославна рано плачетъ

въ Путивле на забрале, аркучи:

"Светлое и тресветлое сълнце!

Всемъ тепло и красно еси:

чему, господине, простре горячюю свою лучю

на ладе вои?

Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,

тугою имъ тули затче?"[1]

"Вот чертов студент! — позавидовал я. — Смотри-ка, как отчитывает!"

А что случилось с Ярославной! Она прижала белые руки к груди, синие глаза блеснули счастливой слезой, а сама улыбается Ивану так, как улыбаются только близкому, родному человеку, которого внезапно встретил в далеком, чужом краю.

Иван замолчал и тоже смотрел на девушку, как на чудо, неожиданное, сказочное…

Я очнулся первым — зависть и ревность поразили мое сердце, ведь я не умел читать стихи и не имел такого волшебного баса. Кроме того, я назначен старшим в группе и отвечаю за все, а еще неизвестно, что это за люди, за кого они! Я с усилием отвел взгляд и строго приказал:

— Красноармеец Золотарев! Прекратить разговоры! Мы пришли сюда не стишкам радоваться. Станьте на стражу с бойцом Галиевым!

Ребята, оглядываясь, не очень охотно вышли. Я обернулся к старику, который немного лукаво следил за нами, отдал честь и сдержанно сказал:

— Слушаю.

Врач вмиг посерьезнел и внимательно посмотрел на меня, словно бы хотел решить для себя что-то важное.

— Садитесь, прошу!

Голос у него был по-стариковски хриплый.

Я сел в кресло, сгорая от любопытства: кто эта девушка? Дочь врача? Но почему она говорит на таком странном языке? Вроде и по-нашему, а не все понятно.

— Позвольте представиться: профессор Лавров, Петр Семенович. Медицина. Биология. Химия. А впрочем, это неважно… Я вас так ждал. Боялся, не дождусь. Сердце отказывает… Так что не будем терять времени. Мне надо все рассказать, все передать вам, мой юный друг.

— Я верю в молодую Россию. Читал Ульянова-Ленина. Знал лично старшего Ульянова. Учился с ним на одном факультете. Талантливый ученый, мог бы быть славой российской науки. Убили, сатрапы… Тогда я, к сожалению, еще не понимал, как это можно совместить науку и политику. Понял значительно позже. Ну и… "соединил". Мне запретили преподавать, проводить эксперименты — хотели выбросить из науки. Как будто это в силах жандармов — перечеркнуть все найденное, все добытое…

Профессор горько усмехнулся.

— Я поселился здесь, продолжал свою работу и… имел некоторые успехи.

Он замолчал, посмотрел мимо меня, и горделивая радость засияла в его светлый глазах. Я оглянулся — ученый смотрел на Ярославну.

Девушка стояла у окна, жмурилась от солнца и нежно улыбалась. Кому это она? Иван сидит под окном! Вот я ему…

Так хвалился я мысленно, а сам снова словно окаменел под чарами удивительной красоты. На такую красоту можно смотреть и день, и два, и год, и вечность…

Тихий голос ученого заставил меня обернуться к нему.

— Ярославна не обычный человек… Она уснула, то есть ее усыпили сотни лет назад. А мы разбудили, оживили…

Я пораженно ахнул, оглянулся на девушку — живую, красивую — и недоверчиво посмотрел на профессора. Не морочит ли мне голову? Не хочет ли он усыпить мою революционную бдительность сказочками? Пока я тут развесил уши, там…

Старый врач сделал знак Степановне. Та обняла за плечи Ярославну, и они исчезли в другой комнате.

Профессор Лавров взглянул на меня и, видимо почувствовав мое недоверие, строго сказал:

— Я на пороге смерти, молодой человек. И свое дело я сделал. Всю жизнь работаю над тайной клетки живого организма. Тысячи и тысячи опытов. Обновление клетки. Приживление. Восстановление мертвой. За это мне, между прочим, "святые отцы" объявили анафему, — ученый иронично улыбнулся.

— Родилась дерзновенная идея, — продолжал он, — а нельзя ли оживить клетки тела давно умершего человека? И вот перед самой войной, за большие деньги, я купил у монахов Киево-Печерской лавры найденный там старинный, почти совершенно неповрежденный гроб, в котором, по моим догадкам, должна была хорошо сохраниться мумия.

С большой предосторожностью (чтобы об этом не узнали церковники!) гроб привезли сюда. Мы с покойным Василием Ивановичем…. Василий Иванович Шило, мой ученик, очень способный юноша. Осенью умер от чахотки… Обычная судьба честного интеллигента старой России — тюрьма или чахотка…

Профессор скорбно помолчал, потом продолжил:

— Мы с Василием Ивановичем, в большом волнении, долго рассматривали гроб. Он был очень старый, наверно восемьсот-девятьсот лет. Что в нем? Наконец решились снять крышку и нашли внутри меньший гроб, глазок которого был закрыт прозрачной тканью, пропитанной маслами. Со временем ткань задубела и стала твердой, как стекло. Мы склонились над гробом — сохранилась ли мумия? И опешили. Там была не высохшая мумия, нет… Сквозь ткань хорошо видно было свежее, красивое личико молоденькой девушки. Казалось, она только что заснула. Спокойное выражение, губы слегка раскрыты. На шее тускло сверкало золотом и серебром ожерелье старинной работы. Тело тихонько покачивалось, словно кто-то невидимый убаюкивал красавицу.