Ярослав Мудрый. В стародавние годы - [14]

Вдруг молитва его была прервана. Он услышал тихий стон, легкий звук оружия, осторожный шепот. Несомненно, кто-то прибыл к шатрам Борисовым. Прибывшие могли быть только слугами Святополковыми. Молодой князь это знал, но не испугался. Он продолжал молиться громко, прося у Господа награды небесной для своих верных отроков. В это время у входа в его шатер показались две тени. Вот протянулась рука, чтобы отдернуть полог шатра, но другая тень схватила протянутую руку.

— Путята! — прошептал чей-то испуганный, взволнованный голос. — Путята, остановись, послушай, за кого он молится!

— Помилуй, Господи, и сжалься над омраченной душою брата моего Святополка, — явственно доносилось из шатра, — и над душами рабов его. Прости им, Господи, и пошли им в земной жизни искупить грехи их; не ввергни их в вечную геенну огненную!

— Нет, Путята, я не могу, — прошептал опять взволнованный голос у входа в палатку, и обе тени тихо отошли и сели недалеко от Борисова шатра у ствола развесистой старой березы. Полный месяц стоял посреди неба и серебрил белый ствол березы и ее шелестящие мелкие листочки, серебрил он и кинжал, который показывался часто в руке одного из сидящих под березой людей.

Месяц своим кротким светом, казалось, хотел влить в душу этих людей мир и тишину; из шатра доносилось пение псалма Давида. И голос поющего был так трогателен, что даже сердца этих двух людей на время смягчились. Время шло, убийцы сидели и не двигались.

Но вот пение смолкло, огонь в шатре погас, месяц в это же время зашел за тучу. Воцарился мрак и завладел своими слугами. Убийцы бросились к шатру. Откинув его полог, они прямо устремились к постели князя. Путята занес кинжал, но вдруг между лежащим князем и Путятою появился другой человек. Кинжал попал прямо в его грудь, и защитник Бориса упал у его ложа.

— Георгий, это ты, верный друг мой? — воскликнул Борис и тотчас же упал от другого удара кинжала.

Убийцы зажгли огонь. Дрожащее пламя осветило два трупа. На полу лежал молодой черноволосый воин, преданнейший отрок Бориса Георгий Угрин, а на постели навзничь — сам князь.

— Ты прав, Еловит, — проговорил Путята. — Незадача нам с этим делом. Уж моя ли рука не верна? С самого раннего детства меня всегда хвалили за меткость руки; никто лучше меня не убивал кур, поросят, а потом телят и коров. Когда дошло время до людишек, то и они после первого моего удара дух испускали. А тут посмотри: ведь князь-то жив.

— И впрямь жив, — боязливо и вместе радостно ответил Еловит. — Знаешь, Путята, не добивай его. Отвезем его к великому князю, пусть уж он сам рассудит; может, еще и смягчится его сердце и не захочет он брать Каинова греха на душу.

— Ну что ж, завернем его во что-нибудь, да и в обратный путь к Святополку.

Еловит стал торопливо искать, во что бы завернуть князя. Одеяло было все залито кровью. Еловит оторвал часть холста, из которого сделан был шатер, и бережно завернул Бориса. Путята между тем обшаривал шатер, все найденные драгоценные вещи прятал в карман. Уходя, он заметил на темной шее убитого отрока что-то блестящее.

— Золотая гривна, — пробормотал он, — вот бы и забыл. — Он дернул за кожаный ремень, в который была продета гривна, но ремень не рвался и через голову не снимался. Сильным взмахом кинжала отделил Путята голову от туловища, и гривна с ремешком остались у него в руках. — Ну, мое дело покончено, — вытирая забрызганные кровью руки и лицо, сказал Путята, — теперь едем.

Едва живого князя вынесли из шатра, и Путята с товарищами тронулись в спешный обратный путь. Всю дорогу Еловит заботливо оберегал раненого, но старания его оказались напрасны: Святополк, узнав о том, что брат его еще жив, немедленно приказал своим воинам добить его, что и было исполнено. Убив Бориса, Святополк приказал убить еще нескольких верных его отроков. Из их числа Моисею Угрину благодаря ночной тьме удалось счастливо избегнуть смерти.

VIII

Было раннее утро последнего июльского дня. Туман еще висел над рекою Волховом, хотя солнце уже золотило верхушки новгородских церквей. В это время к красивому боярскому деревянному терему, стоявшему почти на самом берегу речки, подошел крепкий и рослый старик с гуслями за плечами, с сумой на боку и длинным посохом. Собаки подняли лай, но старик ласково заговорил с ними, и собаки, завиляв хвостами, утихли.

К старику подошел один из холопов.

— А, это ты, Григорий, — проговорил он. — Откуда так рано?

— Далече был, издалека иду, принес вести важные, — ответил гусляр. — А боярин спит еще?

— Боярин спит, боярыня тоже, а боярышни только что вышли птицу кормить.

— Так веди меня к ним.

Боярышни с радостью бросились к Григорию.

— Здравствуй, старик… Здравствуй, Григорий!

— Здравствуйте, боярышни. Родители еще почивают?

— Почивают. Ты, пока они почивают, сыграл бы нам на гуслях да спел.

— Теперь не до игры и не до песен. Сходил бы кто в хоромы да приказал поскорей доложить боярину о моем приходе; может, он уж проснулся… Больно уж весть принес важную…

Одна из сестер пошла в терем, а остальные стали спрашивать старика, какую такую важную весть он принес.

— Великий князь Владимир Красное Солнышко преставился, — отвечал он, — и сидит теперь в Киеве на великом столе Святополк…