Ярослав Галан - [8]

«Большевики», «эсеры», «меньшевики»… Вихрь новых, часто непонятных до конца явлений наполнял душу Ярослава тревогой и беспокойством. Как разобраться в происходящем? На чью сторону стать?

И снова, как гром, ошеломляющие вести: в Петрограде победило вооруженное восстание. Декреты о мире, земле, власти — это ему уже понятно. Он «за»! Значит, скоро закончится война, и снова увидят отца. Если, конечно, он жив…

На стенах домов декреты: Первый Всеукраинский съезд Советов провозгласил Украину республикой Советов.

Вот тогда-то и выяснилось, что «свои», как он привык считать всех беженцев из Галиции, — далеко не все свои. Собственно, тогда-то все и началось: ссоры, проклятия, борьба, раскол не только групп, но даже семей. Позднее Галан расскажет обо всем этом в документальном рассказе «Неизвестный Петро».

Его однокашник, Константин Божко, который жил в Ростове по соседству с Ярославом и учился в гимназии рядом с гимназией Ярослава, пишет: «В жизни гимназии Ярослав принимал активное участие. Помню, как принес туда однажды несколько номеров большевистской газеты „Наше знамя“, которые раздал товарищам. Многого мы тогда не понимали, но за всем следили внимательно. Вместе с Ярославом мы шли в рядах демонстрации, организованной в конце 1917 года большевиками против войны, бегали в городской сад, где происходило много митингов…»

Божко вспоминает, что брат Ярослава — Иван одно время увлекался толстовством. «Помню — я восстановил это в памяти, а потом разыскал по книгам, — Ярослав дважды выписывал для брата „в утешение“ слова Толстого: „…Мне смешно вспомнить, как я думывал… что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаянья, без путаницы жить себе потихоньку и делать, не торопясь, аккуратно все только хорошее! Смешно! Нельзя… Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать, и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться, и лишаться. А спокойствие — душевная подлость“.

При этом Ярослав добавлял:

— А вообще-то человек должен иметь твердые убеждения. Без этого жить нельзя. А дурь у Ивана скоро выйдет.

Так все и случилось…»

Теперь каждому читателю понятно, что было особенно дорого Ярославу в толстовской формуле поиска: «Спокойствие — душевная подлость».

Ничто так не претило Галану — ни юноше, ни зрелому бойцу, — как равнодушие сердца и политическая инфантильность.

В Ростове-на-Дону Ярослав впервые услышал о Ленине. И здесь же понял, что в жизни нет места над схваткой. Да, он был мальчишкой, но память этого возраста — самая цепкая память. Как и впечатления тех лет. Недаром один из первых своих рассказов о ростовских событиях начала 1918 года Галан назовет так, что уже в самом заголовке выразит свое отношение к ним: «В незабываемые дни».

Галан был свидетелем, как, несмотря на героическое сопротивление рабочих, группировались на юге России силы контрреволюции. Войсковой атаман Дона генерал Каледин гнал в Ростов белогвардейские части. С помощью предателей из украинской Центральной рады, помогавшей Каледину перебрасывать войска на Дон, в 1918 году здесь свила гнездо контрреволюция. Полчища белогвардейцев, гайдамаков, немецких оккупантов стремились в огне и крови уничтожить Советскую власть. «…Была тоска, было нестерпимое отчаяние. Тонула революция в рабочей крови», — пишет Галан. Не все выдержали это испытание. Герой рассказа Петр Григорьев, рабочий табачной фабрики Асмолова, покончил самоубийством, оставив записку: «Идут на нас гайдамаки, а германцы за ними. Не могу этого пережить, так как гибнет революция, умирает рабоче-крестьянская воля».

Всем ходом развития событий в рассказе Галан осуждает позицию Григорьева. Нет, не был он верным солдатом революции, раз в самый решительный момент ушел со своего поста. Такой уход из жизни не геройство, а трусость. Петр испугался врага, еще не встретившись с ним в бою. Революции нужны не такие «мученики», а те, кто без громких слов и до конца, до последней мыслимой возможности, с оружием в руках отстаивает рабочее дело.

Год 1918-й… Галану шестнадцать лет. Возраст, когда в то огневое время каждый должен был решать для себя, с кем идти. Выбор был сделан. На всю жизнь. Ярослав вспоминал, что в это время верхушка галицийской эмиграции в Ростове не хотела отстать от своих киевских коллег и «вербовала галицийекую молодежь в белогвардейские войска Корнилова, Дроздова, Деникина — вербовочный центр был в Ростове».

Идти с теми, кто «топит революцию в рабочей крови»?

Нет! Никогда! Они называют это добровольной вербовкой. И при этом хватаются за пистолет…

Из Ростова нужно уходить…

Империя Габсбургов развалилась, и Галан с семьей мог теперь вернуться домой.

И вот они уже в Перемышле, где обняли отца, освобожденного из лагеря Талергоф. Старых друзей в городе почти не оказалось: раскидала их судьба по разным градам и весям.

А он, Ярослав, стал уже другим. В душе жило ощущение, что он не сможет более быть прежним, что пора ясно определить путь и еще раз взвесить все, что он увидел и пережил.

Тревога поселилась в его душе. Но это была тревога особого рода. И позднее, оглядываясь на пройденные дороги, он напишет жене, подытоживая «все, что связано с Ростовом»: