Ярополк - [10]

Под гуды рогов жрецы, в пурпурных мантиях, в пурпурных чеботах, с пурпурными повязками на головах, спустились с горы к жертвеннику, а другие стали на вершине, над конем.

Рога смолкли. В наступившем безмолвии, будто вытолкнув золотую песчинку, пробился из недр земли родник. Родник журчит тихонько, и голос тоже сначала оробел от своей одинокости.

– Свет денницы явился Белому коню! И окунул он морду в ясли и ел свет дней, как зерна пшеницы, Колыбель света – море Востока.

– Дивно! – ободрил Благомир Баяна.

Отрок набрал воздуху перед вторым стихом, и теперь его голос, трепеща, полетел золотым солнечным зайчиком к солнцу:

– Свет звезд ночных явился тебе, скачущий по временам, как сеновал, что позади тебя. Колыбель ночи – в Западном море. Почуяв себя конем, ты помчал на себе богов. Почуяв себя жеребцом – ты понес на себе небо и пращуров наших. Почуяв себя лошадью – ты позволил людям положить на себя седло. Море – твоя колыбель, небо – твой отец, твоя мощь, земля – твоя мать, твоя опора.

Волхвы, стоявшие на горе, опустили огромное пурпурное полотнище, покрыв скалу до земли.

Будто во чреве земли пробудились вещие голоса. Низко, величаво зарокотал хор волхвов.

– Заря – голова жертвенного коня, солнце – его глаз, ветер – его дыхание, его раскрытая пасть – огонь. Год – тело жертвенного коня, времена года – его сердце, дни и ночи – его ноги, небо – его спина, земля – его брюхо, страны света – его бока, облака – его жвачка, реки – его жилы, печень и легкие – горы, леса и травы – его грива и хвост. Когда он оскалит пасть – сверкает молния, когда он дрожит – грохочет гром, когда он испускает мочу – льется дождь, когда он ржет – мы пробуждаемся к жизни.

Жрецы на вершине горы расступились. Раздался нарастающий топот, нутро земли загудело. По вершине горы мчался белый, сияющий на солнце конь.

Край скалы все ближе, ближе, и все яростнее скок! И было видно снизу – подковы золотые.

Баян узнал: это был конь, который ласкался к нему.

Тоненький крик взметнулся в небеса, но было поздно. В то же мгновение конь прянул в небо. Грива на нем стала дыбом, хвост потянулся, как перистое облачко. Дивный скакун не закувыркался в воздухе, он летел, может, и не ведая, сколь жестоко примет его тяжкая земля.

Гора скрыла падение. Удара тоже не слышали. Запел хор. Медноголосие волхвов посеребрили альты отроков, и алмазными просверками вспыхивали дисканты Баяна и Горазда. Звуки удесятерялись скалами, и людям чудилось – поют земля и небо:

– В жертву жертве жертвой воздали Сварог и Род по обряду первых жертводаяний. И стала жертва владычить над Сварогом и Родом и дивно расплодилась.

В это время по долине погнали табуны коней, стада коров, овец и коз бессчетно.

– Любо! – крикнул князь Святослав.

– Любо! Любо! – подхватил народ, радуясь обилию скота.

Волхвы выждали и снова запели:

– Как Сварог и Род свершали жертву пред единым богом, перед жившими прежде них, бессмертные бессмертным с бессмертной мыслью, так и мы да будем жить на вышнем небе, да вострепещут наши сердца на восходе солнца.

К жертвеннику подвели золотого коня, Баян такого и не видел. Коня закололи. Текла кровь по желобу вокруг жертвенника, запылал огонь.

Благомир с верховными жрецами осмотрел внутренности коня, и только потом расчлененную конскую тушу отдали пламени.

– Скажи нам, волхв, что ожидает нас? – спросил Святослав Благомира.

Любое слово в священном месте, сказанное даже шепотом, звучало явственно.

Благомир встал перед народом. Волхвы сняли с него пурпурный плащ, облачили в белый. Сняли пурпурные чеботы, надели белые. На голову возложили золотой обруч с двумя вздыбившимися конями.

Благомир поднялся на белый, торчащий, как палец, камень. Воздел к небесам руки. Концы плаща, прикрепленные к запястьям золотыми браслетами, стали как крылья.

– Доля волхва Сварога говорить истину.

– Говори! – крикнул Святослав.

– Впереди, князь, у тебя великие войны и великая слава… Но то впереди. Уже у самого горизонта клубится тьма. Туча закроет небо, а дождь не прольется, ибо в ноздрях моих запах дыма, в ушах – плач плененных, в сердце – боль по зарезанным.

– Кто враг? Кто?! – закричал Святослав.

– Хазары, хазары! – зашумел народ.

– Хазары, – сказал Благомир.

Святослав вскочил со своего места, взбежал на камень, потеснив Благомира.

– Я клянусь вам, русичи! Сварогом, Родом, жертвенным огнем! Как только княгиня Ольга, моя мудрая мать, отдаст мне узду власти, я пойду на Хазарию. Хазария станет – пепелищем.

– Когда ждать хазар-то?! – кричали встревоженные люди.

– Не завтра. Перезимуете с миром, – сказал Благомир.

Вдруг загрохотал камнепад. Может быть, это падали камни с душ: не завтра беда, и ладно.

Пир во славу Сварога, в память Рода и пращуров устроили на лугу возле кургана, малоприметного от древности. Потешить народ вышли отроки-селяне. Рубились деревянными мечами. Самого лучшего, победившего всех, князь Святослав взял в свою дружину.

Гусляр-пастух, учивший Баяна игре, спел, славя народ, про оратая:

Оратай-то орет да посвистывает,

У оратого сошка поскрипывает.

У оратого сошка красна дерева,

А омешики серебряные,

А присошечек красна золота…

У княжеского гусляра иные были песни: о битвах пращуров, о седой старине, о временах незапамятных. Пел о море Восточном, о соленом, жить бы там поживать – вода не пришлась по вкусу боевым коням. Пел о дивном Белом царстве, о чародеях-витязях. Не мечами рубились, не копьями сшибали с коней. Разили словом. Слово было мечом, и слово было щитом. Слово вздымало бурю, и слово бурю укрощало. Пел гусляр о могучих князьях, покоривших все земли, все царства. Щеки у Святослава пылали, вздыхал он, обремененный жаждой испытать дедовские походы.