Японский оксюморон - [5]

Великая Японская Литература — анахроничная и анатопичная

Здесь следует договориться о терминах. Понятно, что, строго говоря, "анахронична и анатопична" вся мировая литература: если автор и переносит действие в иное время и/или место ("исторический роман"), он все равно актуализирует modus vivendi своих героев под стандарт собственной эпохи иначе их переживания и приключения просто пройдут мимо сердца (и кошелька) читателя. Ясно, что по языку и манерам Гамлет — это погрязший в рефлексиях интеллектуал елизаветинской эпохи, а вовсе не викинг в рогатом шлеме — как оно должно бы быть, исходя из места и времени действия, благородный рыцарь Айвенго же списан один к одному с викторианского джентльмена. (Напомню, что значительную часть романного времени Айвенго, явно предвосхищая нынешнюю политкорректность, бескорыстно спасает честь прекрасной еврейки Ревекки. Да на этом месте все его братаны-крестоносцы должны были бы перевернуться в гробах!…На самом же деле юристы того времени весьма всерьез обсуждали: а не является ли содомией совокупление христианина с еврейкой и еврея — с христианкой? Вопрос не праздный: это нынче в галерее Гельмана можно без проблем полюбоваться высокохудожественной фотовыставкой — как это оно бывает между человеком и собакой, — а в те времена за содомию полагался костер… Ба-альшой эксперт по этому делу, заслуженный конспиролог Г.Климов, приводит впечатляющие описания тогдашней судебной практики — вроде истории некоего Иоганна Алардуса, державшего в своем парижском доме любовницу-еврейку и прижившего с нею кучу детей; таки сожгли — обоих… Видать, вальтерскоттовкого Айвенго рядом не случилось. Или еврейка была недостаточно прекрасной — это, знаете ли, тоже влияет…)

Говоря об "анахроничности и анатопичности" японской литературы, я имею в виду вот что. Уже который год как я с провожу среди своих знакомых тест: зачитываю отрывки из некой книжки и предлагаю угадать — когда и где это было писано? Обычная реакция — после того, как я наконец сообщаю им правильный ответ: "Быть того не может!" Для чистоты эксперимента я, конечно, опускаю в тексте имена и термины, что могут послужить слишком уж явной подсказкой; однако поскольку читатель и так уже наверняка понял — о какой стране идет речь, мы сейчас тень на плетень наводить не станем. Итак, оцените…

Возлюбленный, верно, уже удалился. Дама дремлет, с головою укрывшись светло-лиловой одеждой на темной подкладке. Верхний шелк уже, кажется, слегка поблек? Или это отливает глянцем густо окрашенная и не слишком мягкая парча? На даме нижнее платье из шелка цвета амбры или, может быть, палевого шелка-сырца, алые шаровары. Пояс еще не завязан, концы его свисают из-под платья.

Пряди разметанных волос льются по полу волнами… С первого взгляда можно понять, какие они длинные.

В предутреннем тумане мимо проходит мужчина, возвращаясь домой после любовной встречи. На нем шаровары из переливчатого пурпурно-лилового шелка, сверху наброшена "охотничья одежда", такая прозрачная, словно бы и нет ее. Под легким светлым платьем скользят алые нижние одежды. Блестящие шелка смочены росой и обвисли в беспорядке. Волосы на висках растрепаны, и он глубже надвинул на лоб свою шапку цвета воронова крыла. Вид у него несколько подгулявший.

Возвращаясь от своей возлюбленной, он полон заботы. Надо написать ей письмо как можно скорее, "пока не скатились капли росы с утреннего вьюнка", думает он, напевая по дороге: "На молодых ростках конопли…"

Но вдруг он видит, что верхняя створка ставен-ситоми приподнята. Он чуть отодвигает край шторы и заглядывает внутрь.

"Должно быть, с этого ложа только что встал возлюбленный… И, может быть, как я, он сейчас по дороге домой любуется блеском утренней росы…"

Эта мысль кажется ему забавной.

У изголовья женщины, замечает он, брошен широко раскрытый веер, бумага отливает пурпуром, планки из дерева магнолии. На полу возле занавеса рассыпаны в беспорядке сложенные в несколько раз листки бумаги Митиноку, светло-голубые или розовые.

Дама замечает присутствие чужого, она выглядывает из-под наброшенной на голову одежды. Мужчина, улыбаясь, смотрит на нее. Он не из тех, кого надо избегать, но дама не хочет встречи с ним. Ей неприятно, что он видел ее на ночном ложе.

— В долгой дреме после разлуки? — восклицает он, перегнувшись до половины через нижнюю створку ситоми.

— В досаде на того, кто ушел раньше, чем выпала роса, — отвечает дама.

Может быть, и не следовало писать о таких безделицах, как о чем-то значительном, но разговор их, право же, очень мил.

Мужчина придвигает своим веером веер дамы и нагибается, чтобы его поднять, но дама пугается, как бы он не приблизился к ней. С сильно бьющимся сердцем она поспешно прячется в глубине покоя.

Мужчина поднимает веер и разглядывает его.

— От вас веет холодом, — бросает он с легким оттенком досады.

Но день наступил, слышен людской говор, и солнце уже взошло.

Только что он тревожился, успеет ли написать послание любимой, пока еще не рассеялся утренний туман, и вот уже совесть упрекает его за небрежение.

Но тот, кто покинул на рассвете ложе этой дамы, не столь забывчив. Слуга уже принес от него письмо, привязанное к ветви хаги. На цветах еще дрожат капли росы. Но посланный не решается отдать письмо, ведь дама не одна. Бумага цвета амбры пропитана ароматом и сладко благоухает.