Японский ковчег - [72]

– За успех! – с жаром подхватил Мияма, опорожняя фужер до дна.

Это была уже далеко не первая порция качественного горячительного напитка. Друзья только что отужинали в ресторане свежайшим астраханским осетром под графинчик ледяной водки «Белуга», отчего профессор сейчас чувствовал приятную расслабленность и желание слушать занимательные истории, а также обсуждать мировые проблемы.

– Вот, Кузя, – наставительно заметил Пискарев, закуривая внушительную кубинскую сигару Коиба под неодобрительным взглядом японца, – мы с тобой уже больше половины этого Порто усидели, а знаешь ли ты, что пьешь? Могу рассказать, коли захочешь. Я ведь, по правде сказать, в искусстве не очень… То есть вообще никак: учился совсем по другому профилю. Диссер мне один очкарик сварганил за пару копеек, так что могу при случае и доктором подписываться. А только, если честно, культура – это не моё. Ни классицизма, ни модернизма душа, понимаешь, не принимает. Но кое-в чем я, можно сказать, эксперт мирового класса. Я вообще считаю, что для нас из всех искусств важнейшим является вино! Это тебе не какой-нибудь там Модильяни-Пиросмани, Бурдель-Родель! А такое вино, брат, тем более! Насчет спиртного я могу студентам лекции читать, а уж про этот портвейн…

– А что в нем такого экстраординаторского? – заинтересовался Мияма.

– Да то, что этому портвейну уже больше ста пятидесяти лет. Представляешь – выдержка!

Десять лет назад один фирмач-винодел, который работал на Тейлорз, нашел две бочки в подвале какой-то крестьянской фермы в Доуру, в Португалии. А на бочках, значит, стоит клеймо 1855. Ну, мужик сразу обе бочки захапал, позвал дегустаторов и выяснил, что лучше портвейна нигде в мире нет. Он, ясен пень, сразу смекнул свою выгоду и стал стричь купоны. Портвейн весь разлили по бутылкам, каждую бутылку упаковали в деревянную коробку и на нее еще латунные заклепки присобачили, чтобы аутентичный девятнадцатый век получился. Вон, видишь, футляр? Получилось тысяча четыреста бутылок по три с половиной тысячи баксов штука. Это тебе не обычный винтаж. Догоняешь?

– Что? – не понял Мияма.

– А то, что наш клуб на аукционе в Браге все эти бутылки скупил с большим дискаунтом. Всего-то по три сто. Вот, брат, какое винцо мы тут с тобой распиваем.

Мияма отхлебнул еще глоток, чтобы оценить драгоценный напиток по достоинству. Ему хотелось предложить приятелю что-нибудь не менее экзотическое.

– Приглашаю вас в гости ко мне во Владивосток, дорогой Пискарев-сан, – торжественно объявил он слегка озадаченному Шуре. – На винтажное сакэ. В резиденc губернатора, разумеемся. Мы скоро будем строить Сферу Сопроцветания Восточной Азии. Японские технологии, русская духовитость и китайская трудовитость!

– А китайцы при чем тут? – удивился Шура. – О них вроде бы речи не было.

– Речи не было, но они уже там, – возразил Мияма. – Они там у вас строят заводы и инфраструктуру по двенадцати отраслям экономики. Готовят для себя большую колонию. Но мы им не позволим. Я им не позволю как губер-р-натор. Я их сам колонизир-р-рую! Во время импакта погибнет очень много людей. Русских, может быть, почти не останется. К сожалению… А китайцев точно останется – их ведь так много… Пусть они там работают пока. Потом японцы вылезают из своих чикаро и будут мигрировать к нам, в Приморье, и на Сахалин. Только надо очень скоро подписать договор, потому что китайцы могут… как это… размножаться.

– Да успокойся ты, Кузя! – Пискарев дружески со всей силы огрел японского мечтателя по спине. – Какого хрена! Пусть они там себе размножаются, расползаются, разъедаются на наших хлебах. Все равно недолго осталось. Вот шарахнет астероид – и привет! Поминай, как звали! От китайцев твоих мокрое место останется. Главное, мы с тобой оба будем целы и невредимы – ты в своем Ниппоне, а я уж как-нибудь тут в бункере пересижу твоими молитвами. И начхать мне на этот ваш Дальний Восток со всеми его лесами, морями, зверями, птицами и китайцами. Не до него сейчас.

– Не-е-т, Пискарев-сан! – отчаянно замотал головой Мияма, чувствуя, как его астральное тело отделяется от кресла и тихо левитирует куда-то под потолок. В этом состоянии он просто не мог называть собеседника по имени, снисходя до уровня рыжеволосых варваров. – Не-е-т, так все-таки нельзя. Неужели вы могли бы отдать китайцам все русское Приморье?! Нам, японцам, – это другое дело, но китайцам!

Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей земли не отдадим!

– воинственно затянул профессор приятным хрипловатым баритоном, пытаясь привстать и дирижируя бокалом.

Сделав еще глоток, он умолк, на минуту задумался и снова вернулся к теме:

– И все-таки я не понимаю… Чётто вакаранай кэдо[32]… А как же ваш русский народ? Что бы сказал Федор Михайлович? А Лев Николаевич? И Антон Павлович, и Петр Ильич?… Я ведь тоже всю жизнь изучал… Русская духовитость… Вселенинская отзывчивость… Слеза ребенка… Как же теперь?… Что делать?… Кто виноват?…

У Миямы на глаза навернулись слезы, и он горестно приложился к портвейну.

– Не кисни, Кузя, – ободрил его Пискарев, снова хлопнув мясистой ладонью по плечу. – Все путем. Российскую культуру мы в обиду не дадим, это я тебе говорю! Заберем с собой в новую загробную жизнь! Как это у нас один классик сказал: