Япония по контракту - [14]
Свои походы она закончила в полночь. Прибывшее с тротуара заняло всё место в квартире: почти новая тумбочка орехового дерева, старинная настольная лампа с позеленевшим бронзовым колпаком, теннисные ракетки, не очень модные, но крепкие, стулья, телевизор… Второй телевизор был ей в общем-то не нужен, но она не удержалась — не каждый день можно подобрать на улице японский телевизор марки Сони! Совсем исправный, только с маленьким дефектом регулировки звука. Дефект не трудно было устранить, но мастерских для ремонта электроники в городе не было. И обувь не ремонтировали — только на окраинах садился иногда в торговом месте сапожник. И внезапно сломавшиеся часы ей починить не удалось. Часы ремонтировали в часовом магазине, но продавец, сверившись с недлинным списком, её часы не взял, такой фирмы в его бумагах не значилось. Богатые японцы не хотели возиться с починками. Предпочитали нести добро на тротуар.
— Не думайте, что вся Япония такова, — хмуро заметил Хидэо. Он заехал утром по дороге на работу с обычным вопросом: всё ли в порядке? Осмотрел заставленную вещами прихожую: — Такое встретишь только в дорогом районе, как Ягияма. В кварталах победнее на улицу попадает только сущее старьё. Вообще-то мы, японцы, не моты. Даже на мусоросжигательном заводе не все вещи идут в печь. Те, что получше, прямо там продают по дешёвке, даже проводят аукционы. Люди покупают. А телевизоры… — Хидэо подмигнул, — каждый третий телевизор с тротуара работает.
Значит, проверял?
Холод пробрал в пути.
У птичьего пугала, что ли,
В долг попросить рукава?
Басё
Сначала печаль — радость потом.
Японская пословица
Низкий тоскливый звук прорезал тишину раннего утра. В буддийском монастыре ударили в колокол. Зарывшись озябшим носом в самую сердцевину футонга, она представила, как бритоголовые монахи в кимоно поднимается на помост, укрытый дощатым навесом. Как, ухватившись за верёвку, мерно раскачивают подвешенное тяжёлое бревно и вдруг, разом рванув, резко ударяют торцом по бронзовому колоколу, похожему на большой тюльпан, — она видела это по телевизору. На балконах соседей, как обычно в шесть утра, заурчали стиральные машины. По каким-то необъяснимым причинам японки начинали стирку спозаранку.
Она нехотя оставила футонг — единственный тёплый островок в океане холода и сырости. Центрального отопления в городе не было. Футонг да горячая офура, только этим можно согреться в японском доме. Правда, в старину японцы использовали ещё котатцу — горшок с горячими углями. Его ставили под низкий столик, накрытый ватным одеялом. Под стол засовывали ноги, оставляя остальные части тела мёрзнуть, — она видела такое в фильме про самураев. Со времён самураев Япония, завалив весь мир суперсовременной техникой, в деле отопления своих жилищ почти не продвинулась — котатцу использовали и теперь, сосредоточив весь технический прогресс лишь на замене горшка электрической лампой, а ваты в одеяле синтепоном. Дрожа от холода, она накинула поверх халата пальто — в квартире было плюс десять. Как на улице. Ну а откуда, спрашивается, взяться больше? Ветер с океана выл в тысяче щелей её жилища, свободно проникая через прыгающие, дребезжащие окна.
— Наши окна и двери никогда не прилегают плотно, — говорил Хидэо. — Мы, японцы, хотим жить в гармонии с окружающим миром. Это — наша философия.
Выходит, если мир промёрз, японец должен мёрзнуть тоже? К счастью, кроме философских объяснений, Хидэо снабдил её маленьким электрическим обогревателем. Но обглоданный сквозняками кусочек тепла бесследно рассасывался в промозглом холоде квартиры.
Самурай на экране её телевизора открывал раздвижную дверь дома и усаживался любоваться падающим снегом, согреваясь одним лишь котатцу. Самурай хотел слиться с окружающим миром, она — от него отгородиться. Первым делом она попробовала пересадить на японскую почву ежеосеннюю русскую традицию заклеивать рамы и прихватила скотчем болтающиеся форточки. Бряцание исчезло, холод — нет. Стёкла-то были одинарные.
— Двойные рамы в Японии положено делать только на Хоккайдо, — утверждал Хидэо.
Но она-то мёрзла на Хонсю! И не хотела подчиняться японской традиции мёрзнуть. На роль второго стекла была определена упаковочная полиэтиленовая плёнка с шишечками воздушной прослойки. Мутные полотнища, приклеенные тем же скотчем, легли на стёкла. Темнее стало, а вот теплее — нет. От балкона дуло — дверь скользила роликами по металлическим полозьям, оставляя огромную щель. Она положила к порогу балкона подушки Намико, предназначенные для японского сидения на полу. Больше ничего сделать с раздвижной дверью было нельзя.
— Странно, что Вам холодно, — удивился заехавший по дороге с работы Хидэо. — Японии далеко до русских холодов. Но если Вам холодно…
На следующее утро он снова явился на её пороге. В руках у него был пёстрый узелок, у ног — большой белый ящик. В узелке скрывалось одеяло — подарок Намико. Ящик оказался керосиновым обогревателем.
— Свои дома мы отапливаем именно так. Это — старый обогреватель из университета. Для моей лаборатории я купил машины новой модели, более элегантные, но тоже керосиновые.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.