Япония эпохи Мэйдзи - [61]
Поэтому я премного люблю этот народ, и всё больше и больше, чем больше я узнаю его.
И наоборот, мне отвратительны до невыразимого отвращения откровенное себялюбие, безучастное тщеславие, мелкий вульгарный скептицизм новой Японии, этой новой Японии, что разглагольствует о своем презрении к старым временам и насмехается над дорогими стариками из эпохи, что была до Мэйдзи, и что никогда не улыбается, имея сердце столь же пустое и горькое, как высохший лимон.
И на этом я заканчиваю и желаю вам доброй ночи.
Всегда искреннейше,
Лафкадио Хирн
ИЗ СБОРНИКА
«КОКОРО: ОТБЛЕСКИ И ОТГОЛОСКИ
ЯПОНСКОЙ СОКРОВЕННОЙ ЖИЗНИ»
Гений японской цивилизации
Не потеряв ни одного корабля и не проиграв ни одного сражения, Япония сломила мощь Китая, создала новую Корею, расширила собственную территорию и изменила всё политическое лицо Востока. Каким бы изумительным ни казалось это в политическом отношении, оно еще более изумительно в отношении психологическом, ибо в этом проявляется результат широкого раскрытия способностей, в существование которых у этой нации никто за границей никогда не верил, — способностей весьма и весьма высокого порядка. «Принятие западной цивилизации» на протяжении тридцатилетнего периода времени не может означать прибавления к японскому мозгу каких-либо отделов или способностей, ранее в нем отсутствовавших. Оно не может означать какой-либо неожиданной перемены в умственном или нравственном характере нации. Такие изменения не происходят на протяжении одного поколения. Восприятие чужой цивилизации происходит намного медленней, порой требуются сотни лет, чтобы произошли перемены в психологии нации. Следовательно, эти способности уже были заложены в японском характере, и достаточно было создать такие условия, чтобы они раскрылись.
Именно в этом свете Япония представляется выдающейся страной; самое необычное в процессе ее «озападнивания» — это то, что мозг нации смог вынести столь тяжелое потрясение. «Принятие западной цивилизации» не было для японцев столь простым делом, как это представляется не утруждающим себя размышлениями людям. Поэтому не вызывает удивления, что перестройка мышления, реализованная ценой, о которой еще будет сказано, принесла хорошие результаты только в тех направлениях, в которых нация всегда проявляла способности особого характера. Так, восхитительно работают в японских руках западные промышленные достижения. То же самое можно сказать о профессиях, связанных с наукой. К медицине, прежде всего хирургии (в мире нет лучших хирургов, чем японцы), химии, микроскопии японский гений естественным образом приспособлен — во всех этих отраслях он проделал работу, о которой уже услышали во всем мире. В военном деле и государственном управлении он также показал удивительную мощь, что тоже не вызывает удивления — на протяжении всей своей истории японцы характеризовались как способные воины и политики. Однако ничего примечательного не было совершено ими в направлениях, чуждых национальному гению. В том, что касается, например, западной музыки, искусства и литературы, время, по-видимому, было потрачено напрасно[148]. Эти предметы чрезвычайно притягательны для нашей эмоциональной жизни, но для японской эмоциональной жизни они не обладают столь же сильной притягательностью. Всякий серьезный мыслитель знает, что психическое преобразование конкретной личности через образование невозможно. Полагать, что эмоциональный характер какой-либо восточной нации может быть преобразован за короткий тридцатилетний период благодаря контакту с западными идеями, совершенно абсурдно. Эмоциональная жизнь, которая старше и глубже интеллектуальной жизни, может быть внезапно изменена в силу изменения жизненной среды не больше, чем поверхность зеркала может быть изменена появляющимися на нем отражениями. Всё, что Япония была способна совершить столь поразительно хорошо, она совершила без какого-либо само-преобразования, и те, кто воображают себе Японию сегодня нам эмоционально более близкой, чем она могла быть тридцать лет назад, игнорируют бесспорные факты.
Благожелательность всегда ограничена пониманием. Мы можем относиться благожелательно к чему-либо лишь в той степени, в какой понимаем это явление. Сложные чувства жителя Востока составлены из сочетаний жизненных опытов, унаследованных и индивидуальных, не имеющих сколько-нибудь точного соответствия в западной жизни, и по этой причине мы не можем их понимать полностью. Точно так же японцы не могут, даже если бы хотели, понимать европейцев и, значит, относиться к ним с наибольшей благожелательностью.
Человеку Запада по-прежнему невозможно различить истинную окраску японской жизни — интеллектуальной или эмоциональной, которые плотно переплетены между собой; в то же время он убежден в том, что она проигрывает его собственной. Жизнь японца изысканна, она таит в себе тонкие потенциальные возможности редчайшей привлекательности, но при этом, если судить по видимым и поддающимся измерению проявлениям, она настолько тускла, что западная жизнь в сравнении с ней выглядит почти что сверхъестественной. Если судить таким образом, то можно сделать вывод о невероятном контрасте между эмоциональным и интеллектуальным мирами Запада и Востока! Это различие даже менее поразительно, чем разница между улицами с деревянными тротуарами японской столицы и городскими магистралями Парижа или Лондона.
